Когда маленький «остин» вернулся из гаража, Зигфрид засуетился вокруг него, как старая курица.

– Подойдите сюда, Джеймс, – позвал он меня, – мне надо с вами поговорить. Джеймс, – сказал он, расхаживая вокруг автомобиля и смахивая пылинки с краски, – вы видите эту машину?

Я кивнул.

– Видите ли, ее только что перебрали, Джеймс, и это стоило немалых денег, поэтому я и хочу переговорить с вами. То, что теперь вам принадлежит, равняется новой автомашине. – Он с усилием открыл замок, и капот заскрипел, а внутрь полетела ржавчина и грязь. Он показал пальцем на двигатель – весь в масле и черноте – с гирляндами непонятных шнуров и резиновых трубок вокруг. – Вам достался прекрасный механизм в образцовом состоянии, и я хочу, чтобы вы относились к нему с уважением. Я заметил, что вы любите гонять по дорогам как маньяк. Вы должны нянчиться с этой машиной тысячи три или даже пять тысяч километров. Пятьдесят километров в час – вполне пристойная скорость. Я считаю, что тот, кто перегружает новый двигатель, – преступник и его следует арестовать. Так что помни, старина, никаких гонок, или я задам тебе перцу.

Он осторожно закрыл капот, протер треснутое ветровое стекло рукавом своего пальто и ушел.

Эти строгие слова произвели на меня такое впечатление, что целый день я ездил по вызовам не быстрее пешехода.

В тот же вечер, когда я уже собирался спать, ко мне зашел Зигфрид. С ним были двое парней с фермы, и оба они глупо улыбались. Комнату заполнил густой запах пива.

Зигфрид говорил с достоинством, произнося слова достаточно внятно.

– Джеймс, сегодня вечером я встретил этих джентльменов в «Черном быке». Мы прекрасно скоротали время за домино, но, к сожалению, последний автобус до их фермы уже ушел. Ты не подгонишь сюда «остин», чтобы я отвез их домой?

Я поставил автомобиль перед домом, и парни залезли в него: один – вперед, другой – назад. Я посмотрел на Зигфрида, неуверенно садящегося за руль, и решил поехать с ними. Я сел на заднее сиденье.

Двое молодых людей жили на ферме в Нортмуре, поэтому, удалившись на пять километров от города, мы съехали с шоссе, и наши фары высветили полоску проселка, вилявшего между темными холмами.

Зигфрид спешил. Он не снимал ногу с педали газа, звук двигателя набрал невыносимую высоту, и автомобильчик с грохотом рассекал темноту. Крепко вцепившись в кресло, я наклонился, чтобы прокричать в ухо моему нанимателю:

– Помните, двигатель этого автомобиля только что перебрали.

Мне удалось перекричать шум.

Зигфрид обернулся и снисходительно улыбнулся:

– Да-да, я помню, Джеймс. Чего вы волнуетесь?

Пока он говорил, машина слетела с проселка, и мы понеслись по траве со скоростью девяносто километров в час. Мы болтались в кабине, как горошины в погремушке, до тех пор, пока машина не выбралась на ровную дорогу, и как ни в чем не бывало проследовали на той же скорости. Глупые улыбки исчезли с лиц парней, они неподвижно сидели на своих местах. Никто не разговаривал.

Пассажиров выгрузили на уснувшей ферме, и началось путешествие обратно. Поскольку теперь дорога пошла под гору, Зигфрид выяснил, что он может ехать еще быстрее. Машина подпрыгивала и стукалась на неровной дороге, а двигатель уже выл. Мы нанесли краткие, но решительные визиты паре местных торфяников и добрались домой.

Спустя месяц Зигфрид нашел повод сделать еще один выговор своему ассистенту.

– Джеймс, мальчик мой, – сказал он с горечью в голосе, – вы отличный парень, но, боже правый, как же вы жестоки с автомобилем. Посмотрите на этот «остин». Его двигатель только что перебрали, он был как новый, и посмотрите на него теперь – он опять ест масло. Я не знаю, как вы умудрились добиться этого за такое короткое время. Вы несносны.

– Кто первый, заходите, – сказал я, выглянув в приемную.

Там сидели старая дама с кошкой в картонной коробке, два мальчика, пытавшиеся удержать кролика, и кто-то еще, кого я не сразу узнал. Затем вспомнил – это был Сомс.

Когда наступила его очередь, в кабинет вошел совершенно не тот человек, какого я знал. Он заискивающе улыбался. Его борода двигалась вверх и вниз, когда он говорил. Но самое интересное заключалось в его правом глазе: он распух, почти закрылся и был окружен огромным иссиня-черным пятном.

– Я надеюсь, что не помешал вам, мистер Хэрриот, – сказал он. – Дело в том, что я подал в отставку с прежней работы у его лордства и ищу новую. Я хотел бы попросить вас и мистера Фарнона сообщить мне, если вы услышите, что где-то есть место.

Сказать, что я был поражен его сообщением, значит не сказать ничего. Я ответил, что мы сделаем все, что в наших силах. Сомс пространно поблагодарил и откланялся.

Когда он ушел, я обратился к Зигфриду:

– Ну и как нам быть с этим?

– Да, я все знаю. – Зигфрид посмотрел с кривой усмешкой. – Помните, я говорил вам, что у него были постоянные темные делишки в имении – то продаст пару мешков зерна, то пару центнеров удобрений. Все одно к одному. Но продолжалось это недолго, он зарвался и оказался на улице раньше, чем понял, что случилось.

– А что с его чудным черным глазом?

– А это он получил от Томми. Вы наверняка видели Томми, когда были в имении. Он тамошний конюх.

Моя память вернулась к событиям той неприятной ночи, и я вспомнил немногословного мужчину, который держал лошадь за голову.

– Я помню, он такой крупный, толстый мужчина.

– Да, парень он большой, и мне не хотелось бы получить от него в глаз. Сомс превратил его жизнь в ад, и, когда Томми узнал о его увольнении, он навестил его, чтобы заплатить по долгам.

Моя жизнь у Фарнона теперь вошла в удобную и привычную колею. Поначалу я не понимал, как в наши дела впишется Тристан. Считался ли он у нас студентом-практикантом, проводил ли каникулы, работал или что? Но вскоре стало ясно, что он работал в качестве доверенного помощника, который отпускал лекарства, мыл машины, отвечал на телефонные звонки, а в чрезвычайных случаях отправлялся по вызовам.

По крайней мере, так считал Зигфрид, в репертуаре которого было много разнообразных уловок, чтобы заставить Тристана постоянно работать. Он любил неожиданно возвращаться или врываться в комнату в надежде, что застанет брата без дела. Зигфриду даже не приходило в голову то обстоятельство, что каникулы уже закончились и Тристану давно пора возвращаться. В течение следующих месяцев я пришел к заключению, что Тристан, должно быть, так или иначе договорился с руководством колледжа о гибком расписании, поскольку для студента он слишком много времени проводил дома.

Сам он к своей роли относился иначе, чем его брат, и, живя в Дарроуби, огромную часть своего недюжинного интеллекта обращал на то, чтобы делать возможно меньше. По большей части Тристан просто спал в кресле. Когда мы уходили по вызовам, оставляя его готовить лекарства, он следовал одной неизменной процедуре: наполнял до половины двухсотграммовую бутыль водой, бросал в нее несколько граммов хлородина, немного ипекакуаны, затем затыкал ее пробкой и относил в гостиную к своему любимому креслу. Это было кресло, идеально подходившее для его целей, – старомодное, с высокой спинкой и валиками для головы.