Протея, но мне думается, что я знаю все ее личины наперечет. Я был год тому назад в Бомбее у Клауса Петерсена, к примеру…

– Ну так что же? – спросил шотландец.

– Как это «что же»? Стало быть, не знаете Клауса Петерсена? Петерсен родом из Гамбурга, и он талант, а возможно, и гений. Маршал Жиль де Рэ – шарлатан на его фоне!

Дональд Маклин пожал плечами:

– Ничего необычного – в наше-то время…

– Вы правы. Ну хорошо, Оскар Уайльд был, как вам известно, мой лучший друг. Затем в течение долгих лет я знал Инес Сикл. Каждое из этих имен должно вызвать в вас целую массу сенсационных впечатлений.

– Но не все! – заметил художник.

– Не все? – Лотар побарабанил пальцами по столу. – Но во всяком случае – лучшие. Итак, буду краток: я знаю Венеру, которая обращается в Эроса. Знаю и ту, что облачается в меха и берет в руки хлыст. Знаю Венеру в образе Сфинкса, кровожадно вонзающего когти в нежное детское тело. Я знаю Венеру, которая сладострастно нежится на ложе из падали, и ту богиню запретной любви, в честь которой во время черной мессы приносит гнусную жертву жрец. Лоретт Дюмон брала меня в свой «зоологический сад», и там я повидал, да и испытал тоже кое-что, лишь немногим известное – возрожденный Содом со множеством экзотических развлечений. Более того, у леди Кэтлин Мак-Мэрдок в Женеве я выведал один такой секрет, что любую живую душу поверг бы в сущий ужас! О да, Венера известна мне в худших, в грязнейших своих проявлениях – или же они и есть чистейшие? Тем не менее неужто вы полагаете, что богиня безграничной любви, которая и мужа почтенного способна поженить на простом цветке, сыщет такую маску, какую сочту я за прежде невиданную?

Маклин курил сигару с оттягом.

– Не могу ничего вам обещать, – сказал он, – знаю лишь, что герцог Альдобрандини Этторе уже три дня как вернулся в Неаполь. Вчера я встретил его близ Толедо.

– Несказанно был бы рад свести с ним знакомство! – сказал Лотар. – Мне не раз про него доводилось слышать. По слухам, это один из тех людей, чья манера жить – искусство сама по себе, в силу их средств и влияния…

– Не стану рассказывать вам о нем многое сейчас, – сказал художник-шотландец, – но в скором времени вы и сами удостоверитесь, что слухи те не врут. Послезавтра у герцога собирается общество, и я хочу привести вас туда.

– Премного благодарю! – поклонился Лотар, и на это шотландец рассмеялся:

– Альдобрандини был очень весел, когда я встретился с ним. Это во-первых. Во-вторых, он пригласил меня к себе в самое необычайное время – пять часов пополудни. Все это, очевидно, не без основания. Я уверен, что герцог готовит для друзей совсем особенный сюрприз. Если мои предположения оправдаются, можете быть уверены – мы там испытаем нечто неслыханное. Герцог никогда не идет протоптанными путями.

– Надеюсь, вы правы, – вздохнул Лотар. – Значит, я буду иметь удовольствие застать вас послезавтра дома?

– Конечно, заходите, – ответил художник.

* * *

– Largo San Domenico! – крикнул Маклин кучеру. – Palazzo Corigliano!

Они поднялись по широкой лестнице; английский слуга ввел их в салон. Там они встретили пять или шесть мужчин во фраках, и среди них – духовное лицо в фиолетовой сутане.

Маклин представил своего друга герцогу, и тот протянул ему руку.

– Я очень благодарен, что вы пожаловали сюда, – сказал он с любезной улыбкой. – Я надеюсь, вы не будете очень разочарованы! – Он поклонился и затем громко объявил всем присутствующим: – Господа, – проговорил он, – прошу простить меня за то, что пригласил вас в такое неподходящее время. Но таковы обстоятельства: та юная козочка, которую я буду иметь честь представить вам сегодня, принадлежит, к сожалению, к очень почтенной и приличной семье. Ей пришлось преодолеть величайшие затруднения для того, чтобы присоединиться к нам здесь, и она должна во что бы то ни стало вернуться в дом к половине седьмого, чтобы отец, мать и британка-гувернантка не подняли шум. Такое обстоятельство, господа, должно быть принято во внимание каждым, кто хочет и впредь звать себя джентльменом! С вашего позволения я вас теперь покину на минутку, меня ждут еще некоторые приготовления. А пока – фуршет, и ни в чем себе не отказывайте! – Герцог кивнул слуге, поклонился еще раз гостям и вышел из комнаты.

К Лотару подошел господин с монументальными, как у Виктора-Эммануила[19], усами. Это был Динарди, редактор политического отдела в Pungolo, писавший под псевдонимом Fuoco[20].

– Держу пари, мы сегодня увидим восточную мистерию! – усмехнулся он. – Герцог приехал сюда прямиком из Багдада.

Человек в фиолетовой сутане покачал головой.

– Нет, дон Готтфредо, – возразил он, – мы будем наслаждаться Ренессансом Рима. Герцог уже год изучает труды Вальдомини – ту же «Секретную историю Борджиа»; после весьма продолжительных уговоров ее одолжил ему глава державного архива в Северино!

– Поглядим, – сказал Маклин. – Кстати, не можете ли вы, согласно нашему былому уговору, прояснить тот самый вопрос… – Редактор вытащил записную книжку и углубился в тихий разговор с духовником и шотландским художником.

Лотар неспешно ел апельсин с хрустального блюдца, дивясь на изящную золоченую вилку с гербом герцога.

Спустя полчаса слуга распахнул портьеру.

– Герцог зовет вас всех! – провозгласил он.

Он провел гостей через две маленькие комнаты, затем отпер двойную дверь, впустил всех и быстро закрыл за ними створки.

Гости очутились в очень слабо освещенной длинной и большой комнате. Пол был выстлан красным, как вино, ковром; окна и двери задернуты тяжелыми занавесями того же цвета. Красным был окрашен и потолок. На стенах, где ничего не висело, красовались алые штофные обои, такого же оттенка тканью были обиты немногочисленные кресла, диваны и кушетки, расставленные вдоль стен. Дальний конец комнаты был погружен в полную тьму, и только с трудом можно было различить там нечто большое, накрытое поверху тяжелой бордовой тканью.

– Прошу вас, господа, занять места! – проговорил герцог.

Он сел, и все остальные последовали его примеру. Слуга торопливо ходил от одного бронзового светильника к другому и гасил немногочисленные свечи.

Когда воцарилась совершенная тьма, послышались слабые звуки рояля. Негромко, без помпы пронеслась по зале вереница трогательных бесхитростных мелодий.

– Палестрина[21]! – пробормотал духовник. – Видите, как вы были неправы с вашими арабскими предположениями, дон Готтфредо!

– Ну да! – возразил редактор так же тихо. – А вы были больше моего правы с вашим Чезаре Борджиа? Что-то непохоже!..

По звучанию вскоре стало понятно – играют на старинном клавесине. Простые звуки пробудили у Ло-тара странное чувство. Он