На этой ноте сон мой закончился. Утром я проснулась с тревожным предчувствием. Все поручения Альберта заканчивались весьма печально. Я спустилась вниз, расплатилась за номер и вышла из гостиницы. Я направилась в сторону адреса, который указал мне Альберт, но предчувствия меня не обманули. Запах гари разносился далеко по окрестностям, а дымовой шлейф высоко поднимался в небо. Я не предполагала, я знала, что сгорел именно ТОТ дом. Я начала казаться сама себе ангелом смерти. Я чувствую смерть, словно хищник добычу. Никогда раньше не замечала за собой этой способности, а, впрочем, никто возле меня раньше и не умирал.

Это свойство было мне глубоко неприятно, и даже несколько пугало меня. И зачем мне этот дар небес, если сделать я всё равно ничего не могу?

Возле дома я увидела толпу народа и пожарные машины. Но тушить было нечего — от дома остались одни головешки. Он в прямом смысле сгорел дотла. Я спросила у кого-то, что случилось. Пожилой мужчина ответил мне, что сгорел дома герра Ванштейна. «А Сара с дочерью остались там, — добавил он, — бедняжки, они даже не успели выбраться. Но почему? Вряд ли кто-то теперь ответит», — мужчина махнул рукой.

«Они были евреями, — сказал кто-то в толпе, — наверное, это антисемиты. Их сейчас много развелось, и власти не могут с ними ничего поделать».

«А где хозяин? — спросила я. — У меня к нему поручение».

«Вряд ли, фройляйн, ему сейчас до поручений, — раздался тот же голос, — а впрочем, он на пристани, должен был завтра отплывать с грузом. Поищите его там».

«Не слушайте его, фройляйн, поезжайте домой, — раздался другой голос, — забудьте о вашем поручении. Корабль старика с товаром тоже сгорел вчера. У него приступ и его увезли в больницу. Не каждому под силу пережить такое. Он лишился всего состояния и семьи разом. У него куча долгов — товар сгорел, да и судно не застраховано. Он собирался, да не успел. Что ждёт его теперь, я не знаю. Смерть была бы лучшим выходом для него. Что за подонки так подшутили над ним? Он был тихим, хорошим человеком, никому не делал зла. Дочка прямо красавица. Скромная, добрая, такую жену ещё поискать. Да и Сара была порядочной женщиной. Даром, что евреи. Эх, да что теперь говорить! Столько несправедливости в мире», — закончив речь, мужчина досадливо поморщился, и, опустив плечи, ушёл с места трагедии.

Я знала, что не стоит идти на пристань, но ноги сами понесли меня туда. Там я увидела примерно ту же картину. Обгоревший остов корабля и толпу людей. Я спросила, куда увезли хозяина, мне назвали больницу, и я решила туда поехать.

В приёмном покое я назвала фамилию, и медсестра сказала, что пару часов назад к ним поступил такой пациент: «У него обширный инфаркт и инсульт. Вряд ли он выживет. А если и выживет, то разум его больше не восстановится. Слишком велико потрясение и слишком серьёзны последствия. Скорее всего, он закончит свои дни в приюте для бедных, а ещё вероятнее, в лечебнице для умалишённых». Медсестра вздохнула: «Ужас, как подумаешь. Всё сразу навалилось на человека. А что вы хотели?»

Я сказала, что у меня к нему поручение.

«Да что вы, фройляйн, идите с богом, какие сейчас поручения. Человек на ладан дышит, а вы о своём. Говорю же вам — никогда не встанет. Что за люди такие дотошные», — медсестра явно разозлилась.

«Простите меня, я сама как в бреду, такая трагедия, — я старалась не раздражать её, — я сейчас уйду. Можно хоть посмотреть на него?»

Зачем я попросила её об этом, я сама не знала, но слова сами слетели с губ, как будто я хотела убедиться, что дело сделано, с неприязнь подумала я о себе.

Она пожала плечами: «Ну, пойдёмте, если вы так хотите. Ему уже всё равно».

Мы прошли в палату, и я увидела на белых простынях пожилого мужчину, маленького и худого. Он выглядел очень жалко. С первого взгляда я поняла, что он безнадёжен. Медсестра была права, ему уже больше не встать. Я прочитала это на его отрешённом, словно окаменевшем лице. Ему действительно незачем больше жить, подумала я. Он никому не нужен в этом мире, и ему, очевидно, тоже ничего больше не нужно здесь.

Я закрыла дверь, поблагодарила медсестру и покинула здание больницы совершенно успокоенная. Сон не давал мне покоя, но я не знала этих людей совершенно, и скорбеть долго не могла. Я отогнала дурные мысли и пошла на вокзал. Я выпила кофе и перекусила прямо там, купила билет и села ждать поезда. Эти приключения со смертельным исходом совершенно вымотали меня. Мне хотелось к людям, к свету, к жизни. Я поискала письмо, просто так, на всякий случай, но не смогла найти. Наверное, я забыла его в гостинице, или в суматохе выронила где-то. Но найти его сейчас не представлялось возможным. Мне было немного неловко перед Альбертом — может, там важные документы? Но, в конце концов, утешила я себя, человека всё равно нет, и если бы это было так важно, он бы мне сказал. К тому же, сделать уже ничего нельзя, поэтому и расстраиваться нет причины. Альберт простит меня. С такими мыслями я села в поезд.

Доехала я без особых приключений. Но уже на подъезде к своей остановке почувствовала себя не совсем хорошо. Сильно болела голова, и всё тело горело, как в огне — видимо у меня поднималась температура. Я не придала этому значения, подумав, что это рядовая простуда. Когда я сошла с поезда, уже темнело, и я решила пойти сразу домой, а к Альберту зайти завтра. Но мне становилось всё хуже. Я не помню, как я дошла до дома, видимо от сильного жара помутилось в голове. На пороге я буквально рухнула на руки отцу, открывшему мне дверь. Он сразу понял, что со мной что-то не так, поэтому отнёс меня в спальню на руках. Прибежала мама, она очень испугалась. Мама помогла мне раздеться, уложила в постель и принесла стакан тёплого молока с мёдом. Родители вызвали врача, но когда он появился, я спала. Врач осмотрел меня и покачал головой. Он подозревал у меня ангину, которая сопровождалась очень высокой температурой.

«Господи, детка, — недоумевал он — где можно так простудиться среди лета?»

Я и сама не знала. Может, сказалось напряжение последних дней. Во всяком случае, он велел мне лежать как минимум две недели. Но даже если бы он этого и не сделал, сил у меня всё равно не было. Просто было обидно практически последние дни каникул проводить в постели, я ещё не видела подруг, родственников. Но ничего не поделаешь, пришлось подчиниться, к тому же мама была здесь, и мы могли разговаривать, сколько нашей душе угодно. В последнее время мы редко виделись, и такая возможность была как нельзя кстати. Сначала я переживала, что не могу сообщить Альберту о его поручении, но потом успокоилась, подумав, что он сам виноват, что развёл такую таинственность и не может просто позвонить мне домой. Мало ли что со мной могло случиться, распаляла я себя. Ему что, всё равно? Ну тогда и мне тоже. Как только вылечусь, схожу к нему, но не раньше. Но выздоровление шло медленно, и я пролежала в постели вместо двух три недели. На третьей неделе я начала вставать, но была ещё очень слаба. В жизни не могла бы подумать, что какая-то ангина может так свалить меня.

Я выходила во двор, немного помогала маме по хозяйству, ко мне приходили подруги, но о том, чтобы пойти прогуляться, и речи не могло быть. К нам периодически заходил доктор, осматривал меня, говорил, что улучшения есть, но домашний режим пока необходим. В результате вырваться на небольшую прогулку я смогла только перед самым отъездом в город. К тому же папа настаивал, что лично проводит меня до Берлина, и, кстати, зайдёт к тёте Ленни — он её давно не навещал. И потом, он хочет посмотреть, где устроилась его девочка, может, там жуткие сквозняки?