– Уже делается, сэр. Таймс?

– Если не затруднит, – быть может, там уже появилась короткая заметка об отъезде сэра Томаса Шарпа, баронета, назад, в Старый Свет. Туда ему и дорога.

Помещение наполнилось паром к тому моменту, когда он начал раздеваться. Неожиданно его испугала мелькнувшая у него за спиной тень. Кушинг обернулся, чтобы посмотреть, не вернулся ли Бентон.

Никого.

Но кого-то же он видел. И четко ощущал, что он не один. Если бы это был один из членов клуба, то он бы уже назвался. Странно и неприятно, что этого не произошло.

А может быть, у него разыгралось воображение?

И тем не менее….

Ощущая себя дураком, он заглянул во все шкафы для одежды. Естественно, они были пусты.

Горячая вода лилась через край раковины. Из-за этой тени он забыл ее выключить. На пол упали его опасная бритва и кусок мыла. С кряхтением он наклонился, чтобы поднять их, и порезал себе палец. Напоминающая цветом красную глину кровь потекла в сток на полу.

Вот. Опять появилась эта тень. А потом кто-то схватил его за ворот халата и за затылок. Прежде чем он успел среагировать, его ударили головой о край раковины. Боли он не испытал, только шок. Споткнувшись, Кушинг упал на колени. Какая-та фигура наклонилась над ним, схватила за волосы и стала вновь и вновь бить головой о фаянс раковины. Он почувствовал, что его нос разбился, а кости черепа трещат.

Эдит.

Сломалась лобная кость.

Еще один удар.

Эди…

Из разбитого черепа фонтаном забила пурпурная кровь.

Еще удар.

Э…

Кушинг больше не двигался, и его кровь смешивалась с чистой горячей водой.

Тем же утром

Эдит не помнила, как заснула. А проснулась она полностью одетая, лежа поверх покрывала на кровати в своей спальне. Какое избитое клише: рыдать, пока не заснешь.

В ее комнате находилась Анни, державшая в руках пачку исписанных листов, которые Эдит мгновенно узнала: это были последние главы рукописи, которую она теперь ненавидела. Томас пообещал вернуть ее утром и выполнил обещание. Вид рукописи вернул назад все кошмары, которые мучали ее ночью.

– Что это такое, Анни? – пробормотала Эдит.

– Это принесли рано утром, мисс. Но я не стала будить вас так рано.

– Теперь это неважно, но спасибо, Анни, – Эдит показала рукой на корзину для бумаг. Горничная заколебалась.

– Что, и письмо тоже? – уточнила она.

– Письмо…? – Эдит нащупала очки и завела их дужки за уши. На красном воске, которым был запечатан конверт из толстой пергаментной бумаги, отпечатался герб с черепом. На конверте небрежным, но элегантным почерком было написано ее имя. Эдит еще не понимала, хочет ли она прочитать письмо, но пальцы уже сами разорвали конверт.

Ей показалось, что в комнате наступили сумерки, пока она читала:

Дорогая Эдит,

Когда вы будете это читать, я уже уеду. Ваш отец ясно дал мне понять, что в своем нынешнем экономическом положении я не могу просить вашей руки. И я с этим полностью согласен. Он также попросил меня разбить ваше сердце – чтобы взять вину на себя. И на это я тоже согласился. Мне кажется, что я успешно справился с этим заданием.

Но знайте: когда у меня появится возможность убедить Вашего отца, что все, что мне от него нужно, – это дочь и ничего более, – вот тогда, и только тогда, я вернусь за Вами.

Ваш,

Томас.

Восторг и эйфория охватили Эдит. Он не бросил ее и не оказался бессердечным мерзавцем. Когда это все принесли? Когда отправляется его поезд?

Неужели я опоздала?

Как сумасшедшая Эдит бросилась вниз по лестнице, громко призывая Анни.

– Где мое пальто, Анни? – закричала она, появившись в холле.

А потом по улицам, мимо множества зданий, воздвигнутых ее отцом, через толпы прохожих и потоки транспорта. Эдит пробивала себе дорогу к гостинице, в которой остановились Шарпы, – уклоняясь от идущих ей навстречу людей, извиваясь в толпе, прямо в лобби и к стойке регистрации.

– Томас и Люсиль Шарп, – задыхаясь, произнесла она.

Менеджер заглянул в журнал регистраций.

– Номера 107 и 108, – ответил он, – но….

Эдит мгновенно ретировалась и, пробежав мимо нескольких гостей и носильщика, добралась наконец-то до двери 107-го номера, которая оказалась открытой, и увидела в комнате, лишенной багажа и личных вещей проживающих, двух цветных горничных, которые заправляли постель.

– Они выехали сегодня утром, мисс, – сказала одна из них. – Торопились на утренний поезд.

Задыхающаяся Эдит стояла неподвижно, как столб. Она все-таки проиграла. Узнать, понять и все-таки опоздать… это слишком жестоко.

– Мисс, с вами все в порядке? Мисс? – забеспокоилась вторая горничная.

Будет ли она теперь в порядке? Будет ли…

Эдит почувствовала, что в комнате есть еще кто-то, кто стоял совсем рядом с ней. Она повернула голову.

Это был Томас.

Невероятная радость охватила все ее существо. Она смогла сдержаться и не бросилась в его объятья, пока его взгляд искал в ее лице признаки прощения. Понимания. Надежды. В тишине раздавался только бешеный стук ее сердца. Он наверняка слышит его.

– Люсиль уехала, – начал он, – а я не смог. Твой отец заплатил мне, чтобы я уехал.

Он опустил руку в карман и достал оттуда бумагу, похожую на банковский чек. А потом разорвал ее пополам.

– Я не смог оставить тебя, Эдит. Более того, я продолжал думать о тебе в самые неподходящие моменты. Мне казалось, что между нашими сердцами существует какая-то связь. И что если время или расстояния оборвут эту связь… что ж, мне казалось, что мое сердце тогда остановится и я умру. А ты скоро обо мне забудешь.

– Никогда. Я никогда о тебе не забуду, – Эдит наконец смогла заговорить.

Она смотрела в его глаза и таяла. Это действительно происходило. Это было как настоящий сон после ночного кошмара.

Томас обнял ее и поцеловал. И ее мир стал называться сэром Томасом Шарпом, баронетом. Его руки, отчаянный стук сердца. Мягкость его губ, которые коснулись ее рта, а потом прижались сильнее. Эдит закрыла глаза и почувствовала, что опять танцует вальс. Ее мечта сбылась.

Она почувствовала какое-то напряжение, как будто он пытался сдержать себя, и открыла глаза, чтобы показать ему, что он может не быть таким скромным. Он разбил ей сердце, а сейчас склеил его заново. А потом Томас расслабился и крепче обнял ее, и все было хорошо, совсем хорошо в этом ее прекрасном новом мире, в этот сверкающий, золотой день. Может быть, Огилви был все-таки прав, настаивая на любовных историях. Их концовки всегда так прекрасны.