Другими словами, в какой-то момент нашей эволюционной истории мы перешли к обширному отцовскому вкладу. Для человеческого вида, как говорят в зоологической литературе, характерен высокий родительский вклад самцов. Он не настолько велик, чтобы затмить вклад матерей, но намного выше, чем средний отцовский вклад, свойственный другим приматам. У нас в самом деле есть нечто общее с гиббонами, и это нечто крайне важно.

Высокий отцовский вклад не только помогает согласовывать повседневные цели мужчин и женщин, тем самым периодически становясь источником великой радости; он также порождает новые противоречия, причем как в период ухаживаний, так и в период брака. В своей статье 1972 года Роберт Триверс пишет: «В сущности, мужской и женский пол можно рассматривать как разные виды, для которых противоположный пол есть ресурс, необходимый для производства максимально жизнеспособного потомства»[85]. Хотя данное утверждение следует воспринимать исключительно как аналитическое, а не риторическое, предложенная Триверсом метафора отражает суть ситуации: даже при высоком отцовском вкладе (а в некоторой степени как раз из-за него) базовая динамика, лежащая в основе отношений между мужчинами и женщинами, сводится к взаимной эксплуатации. Временами складывается впечатление, будто они созданы специально для того, чтобы делать друг друга несчастными.

Высокий отцовский вклад

Существует много причин, почему мужчины склонны помогать растить свое потомство. В нашем недавнем эволюционном прошлом скрыто несколько факторов, которые делают родительский вклад целесообразным с точки зрения мужских генов[86]. Иными словами, благодаря этим факторам гены, побуждающие мужчину любить своих детей – беспокоиться о них, защищать, обеспечивать всем необходимым, обучать и воспитывать, – могли процветать за счет генов, которые побуждали к отстраненности.

Первый фактор – уязвимость потомства. Базовая сексуальная стратегия самцов – соблазнять все, что попадает в их поле зрения, а затем исчезать – не принесет большой пользы генам, если потомство тут же съедят. Похоже, это одна из причин, почему многие виды птиц моногамны (по крайней мере, относительно моногамны). Яйца, оставленные без присмотра, пока мать ищет червячков, долго не протянут. Выйдя из лесов в саванну, наши предки попали на радар шустрых и сильных хищников. И вряд ли то была единственная опасность, грозившая их детенышам. По мере того как представители нашего вида становились умнее, женская анатомия столкнулась с любопытным парадоксом. С одной стороны, вертикальное положение тела при ходьбе подразумевало узкий таз и, следовательно, узкие родовые пути, а с другой – головы младенцев только увеличивались. Вероятно, именно поэтому в сравнении с другими приматами человеческие младенцы рождаются преждевременно. С самого раннего возраста детеныш шимпанзе может самостоятельно цепляться за мать и не мешает ей передвигаться. Человеческие младенцы, напротив, значимо препятствуют поискам еды. В течение многих месяцев они – комочки беспомощной плоти, приманка для тигра.

Тем временем генетическая выгода от мужского вклада росла, а ее стоимость снижалась. Скорее всего, охота играла важную роль в нашей эволюции. Мужчины, которые приносили большие куски белка, легко могли прокормить свое семейство. Как известно, моногамия более распространена среди плотоядных млекопитающих, чем среди вегетарианцев. Совпадение? Едва ли.

Вдобавок по мере увеличения человеческого мозга моногамность, вероятно, оказалась в прямой зависимости от раннего культурного программирования. Дети с двумя родителями явно имели образовательное преимущество перед детьми, которых воспитывала только мать.

Что характерно, естественный отбор, судя по всему, «провел» соответствующие расчеты и, вычислив рентабельность сего предприятия, преобразовал результаты в чувство – а именно в любовь. И не только любовь к детям; первый шаг к превращению в устойчивую родительскую единицу – и для мужчины, и для женщины – это сильное взаимное влечение. Генетическая выгода от наличия двух родителей, всецело преданных благополучию ребенка, – вот основная причина, почему мужчины и женщины могут млеть друг от друга, причем в течение весьма длительных периодов.

До недавнего времени это утверждение сочли бы ересью. «Романтическую любовь» считали изобретением западного общества; науке известно несколько культур, в которых выбор партнера не имел никакого отношения к любви, а секс был никак не связан с эмоциями. Однако позднее антропологи, памятуя о дарвинистской логике, лежащей в основе привязанности, вновь проанализировали эти данные и усомнились в первоначальных выводах[87]. Любовь между мужчиной и женщиной явно имеет врожденную природу. В этом смысле гипотеза «парных союзов» получила весомую поддержку, хотя и совсем по другим причинам, чем представлял себе Десмонд Моррис.

В то же время термин «парный союз» – и, раз уж на то пошло, термин «любовь» – подразумевает некое постоянство и симметрию, которые, как может убедиться всякий, кто даст себе труд взглянуть на наш вид со стороны, гарантированы не всегда. Чтобы оценить, насколько велика пропасть между идеализированной любовью и реальной версией любви у людей, нам следует поступить так, как поступил Триверс в своей статье 1972 года: сосредоточиться не на самой эмоции, а на абстрактной эволюционной логике, которую она воплощает. Каковы генетические интересы самцов и самок у видов с внутренним оплодотворением, длительным сроком беременности, длительной зависимостью младенца от молока матери и достаточно высоким родительским вкладом самца? Тщательный анализ этих интересов поможет прояснить, как эволюция не только изобрела романтическую любовь, но и с самого начала извратила ее.

Чего хотят женщины?

Как мы уже видели, для видов с низким родительским вкладом самцов базовая динамика ухаживаний проста: если самец попросту жаждет секса, то самка не так уверена в своем желании[88]. Ей может потребоваться некоторое время, чтобы (бессознательно) оценить качество генов потенциального кандидата; для этого она либо пристально изучает его, либо наблюдает его борьбу с другими самцами. Кроме того, она может медлить, дабы взвесить вероятность наличия у него какой-нибудь болезни или, пользуясь высоким спросом на ее яйцеклетки, попытаться выклянчить перед спариванием подарок. Это «свадебное подношение», которое технически можно считать первым родительским вкладом со стороны самца, наблюдается у самых разных видов, от приматов до комаровок. (Самка комаровки, например, требует от ухажера мертвое насекомое, которое она будет поедать во время спаривания. Если она съест подарок прежде, чем самец закончит, она нередко отправляется на поиски другой пищи, оставив последнего ни с чем. Если же она окажется не настолько проворной, самец может забрать остатки для последующих свиданий[89].) Подобные требования самок, как правило, удовлетворяются достаточно быстро; иными словами, у животных нет никаких причин растягивать ухаживания на недели.