– Да, временный, быть тебе послом. Угодил! – повторял Оргиевич, потирая руки. – А бабы-то, бабы! Знатная «бордельера» сегодня будет! Налетай, мужики! – махнул он рукой свите, расположившейся у него за спиной.

А в свите Второго Любимого Помощника, кроме референтов, охранников, прикормленных журналистов и раскормленных шутов, именующихся почему-то ведущими деятелями российской культуры, наблюдались еще две весьма колоритные личности – Гоша и Тенгизик. Это были знаменитые воры в законе, о которых с восторженным испугом писала вся отечественная пресса. Западная печать тоже не молчала. «Фигаро», возмущаясь, уверяла, что, если бы не дипломатические паспорта, французские власти ни за что не допустили бы их в страну, «форбс» прозрачно намекал на то, что с помощью Гоши и Тенгизика Кремль обделывает свои самые пакостные делишки, такие, которые нельзя поручить даже костоломам из бывшего КГБ.

Кстати, в Кремле у них действительно был офис на одном этаже с кабинетом Оргиевича. И как-то раз один свежеизбранный губернатор приехал жаловаться в Москву на полную отморозку бандюков у себя в области. Ему порекомендовали обратиться к Гоше и Тенгизику. Поговорив с ними несколько минут, губернатор заплакал и поехал восвояси – мириться со своими областными мордоворотами.

Гоша и Тенгизик имели обыкновение несговорчивым конкурентам «забивать стрелку» в Кремле. Ход, что и говорить, сильный: супостатам, оставившим свою охрану возле Спасских ворот, били морду прямо в кабинете, из окон которого был виден Царь-колокол. После этого на конкурентов снисходило просветление – они становились уступчивыми до неузнаваемости и подписывали любые бумаги. Странно, почему наш президент до сих пор не применит тот же метод устрашения к лидерам оппозиции! Дешево и сердито.

«Бордельера» началась. Бурбон произнес пространный тост в духе Генона о глубинных евразийских связях между Россией и Францией и выразил восторг в связи с тем, что имеет счастье принимать под своим кровом такого высокого гостя. В ответ он был крепко поцелован Оргиевичем в губы. Далее последовало ал-лаверды. Второй Любимый Помощник долго говорил о многовековой любви России к Франции и даже умудрился представить войну 1812 года чем-то наподобие совместных натовских учений.

Вечер удался! Девчонки отбросили салатные листочки и отплясывали на столе «калинку-малинку», призывно потряхивая раскатистыми грудями – меньше четвертого размера мы не брали. Сам я дважды выпил с Оргиевичем на брудершафт. Бурбон, получив от высокого гостя твердое обещание вернуть ему французский трон, в доказательство своей беззаветной преданности России лакал водку прямо из горла. Временный поверенный с лакейской угодливостью подливал Гоше и Тенгизику «столичную», еще с до-перестроечных времен хранившуюся в посольских подвалах. Свита жрала и пила так, словно ее только что по Дороге жизни доставили из блокадного Ленинграда. Известный сатирик, лауреат Бейкеровской премии, которого Второй Любимый Помощник всюду возил с собой в качестве дорожного тамады, каждый тост говорил стихами:

Заявляю вкратце я:

«Будь здорова, Франция!»

Или

Поднимаю свой бокал,

Чтобы завсегда стоял!

После легкой кулинарной подготовки и основательного алкогольного разогрева настал черед разврату. Надо сказать, квартира Бурбона никогда не служила излюбленным местом сбора общества «Борьбы за моногамию и моноложества имени Св. Инессы». Официанты и те здесь были особенные – наблюдательные извращенцы. Вся радость их жизни состояла в обслуживании таких вот оргий, поэтому секреты чужих удовольствий они хранили, как свои собственные. Но даже ко многому привыкшие официанты были взволнованы, когда Второй Любимый Помощник, лицо которого не сходило со страниц газет, мощным бурлацким движением придвинул к себе русалочку вместе с блюдом, расстегнул брюки и, окунув орудие в сметану, рыча, завладел девицей не совсем естественным способом, да еще с таким азартом, что королевские креветки брызнули в разные стороны как живые.

– А ну давай, орлы! Гоша! Тенгизка! Эй, временный, не сачкуй, а то на пенсию отправлю! – крикнул Оргиевич. – Бурбон, мать твою за ногу, у тебя что – отсох?

Знаменитые бандюки оказались, как и следовало ожидать, садистами не только по профессии, но и по сексуальной ориентации. То, что они вытворяли с истошно оравшей от боли крашеной блондинкой, на суде обычно квалифицируется как «групповые развратные действия, совершенные с особым цинизмом и повлекшие за собой тяжкие телесные повреждения». Временный поверенный сначала по осторожной гэбешной привычке хотел на всякий случай сачкануть. А может, просто переволновался, готовя «бордельеру», и ему было не до секса. Но после окрика начальства он торопливо выбрал девушку поскромнее и увлек ее за кадку с искусственной пальмой. Остальные члены свиты разобрали танцорок, и начался русский блуд – бессмысленный и беспощадный. Я, как и обещал, принялся утешать тех, кому не достался Большой Дядя.

То и дело раздавались подхалимские возгласы изумления в связи с возвратно-поступательной неиссякаемостью Второго Любимого Помощника:

– Ах, Владимир Георгиевич, уже третья! Крепка же демократия в России!

Бурбон – вероятно, давно уже отказавшийся от женщин в пользу водки – старательно колотил по подносу, как по тамтаму, помогая высокому московскому гостю держать ритм. Скромная девица напилась и оказалась буйной. Она отобрала у временного поверенного его огромные очки и довольно изощренным образом нацепила их на свою правую ягодицу.

…Катерина появилась в самый разгар «бордельеры». Длинное черное бархатное платье плавно и целомудренно облегало ее стройную фигуру. На высокой загорелой шее сияло подаренное мной колье. Строгая викторианская прическа делала мою гулену изысканно-беззащитной. Войдя, она застыла в оцепенении, точно юная виконтесса, зашедшая пожелать маменьке-графине спокойной ночи и обнаружившая ее в объятьях горбуна-конюха.

– Добрый вечер! – робко произнесла Катерина и попятилась.

– Добрый вечер, – механически отозвался Любимый Помощник, остужавший в этот момент свою державную мощь в бокале «Вдовы Клико».

Разглядев вошедшую, он смутился и, опрокинув бокал, стал застегивать брюки, второпях довольно болезненно прихватив себя «молнией». Да и вообще все развратствующие застыли в каком-то неловком испуге. Даже Гоша с Тенгизиком засмущались и отпустили свою жертву со словами:

– Ладно, телка, попасись пока…

А я, предчувствуя, что это появление может вызвать ярость у Оргиевича и безвозвратно погубить все мои заманчивые планы, постарался сделать вид, что не имею к вошедшей никакого отношения. Второй Любимый Помощник, освободив наконец крайнюю плоть из зубьев «зиппера», преисполнился подобающей значительности, оглядел залу и молвил:

– Что-то у нас тут непорядок в смысле питания…

Бурбон, ударив кулаком по подносу, закричал на официантов, и они бросились приводить в порядок сервировку, основательно нарушенную охотниками до настольной любви. А Катерина тем временем подошла ко мне, материнским движением заправила в брюки рубашку и платочком стерла с моего лба испарину сладострастия.