— К счастью для кого? — иронично уточнил Бернар.

— Для человека.

— А я подумал было, что для ящерицы.

— Я её домой заберу. К себе домой, я имею в виду, — добавила Арнетти во избежание разночтений.

— Вам, Арнетти, прежде надо до нашего дома дойти.

— И дошла бы. Тут вроде немного идти осталось.

— Разве что ползком.

Как там было в «Зове луны и доводах рассудка»? «Он был совершенно невыносим»?

Во-от, прямо в яблочко!

Хотя по нынешним временам и в своём романе Арнетти такое выражение не употребила бы. Да и Бернар не походил на пресыщенного столичного денди позапрошлого века. Всё же Арнетти попробовала побуравить его максимально выразительным взглядом, что, впрочем, большого эффекта не возымело.

— Что стряслось-то? — встревожилась Белла.

— Обувь у Арнетти не по ноге…

— Дай-ка гляну, — Белла приблизилась к стулу, наклонилась и Арнетти неохотно подняла подол юбки и сняла чулки и туфли. — Ай-яй-яй! — покачала женщина головой. — Что же ты, Бернар, позволяешь паре своей ножки в кровь стирать?

— Пара? — повторила Арнетти, надеясь, что лицо её сохраняет самое благодушное выражение из всех возможных.

— Ты что-то попутала, Белла, — возразил Бернар мягко, но твёрдо. — Арнетти наша гостья и прибыла издалека.

Ещё и смерил медведицу взглядом «ты что несёшь, старая?»

— Случайно прибыла, — вставила Арнетти. — Сама я как бэ не планировала отправляться… в Медвежий угол.

— А так оно обычно и бывает, — Белла повнимательнее изучила ступни гостьи и выпрямилась. — Просто случается и всё. Это между собой мы можем долго решать, выбирать, думы всякие думать... а с человеком оно или сразу есть, или никогда не будет. Как оно с Аннушкой было, раз и всё… пока девчушкой была, так и не глядел, но как в пору вошла…

Бернар вдруг помрачнел и когиана, до того с любопытством принюхивавшаяся к Белле, юркнула под стул.

— Ох, прости, не подумала я, — поспешила извиниться Белла. — Просто столько лет уж минуло, я и вообразила было… не слушай меня, и ты, милочка, тоже внимания не обращай. Дорогу своей жизни я почти миновала, вот и вижу то, чего и в помине нет. Прости, не со зла я, но лишь по недомыслию, — она встрепенулась, засуетилась, будто не в своём доме находилась и не знала, где что лежит, и наконец ушла на кухню.

Арнетти тоже посмотрела на собственные ноги, оценивая количество набухающих мозолей и общий ущерб. Бернар стоял рядом, положив руку на спинку стула и глядя в никуда. Похоже, успел пожалеть не только о когиане, но и что не в тот дом гостью привёл.

— Прошу прощения, — произнёс сухо.

— За что?

Ящерица высунулась из-под стула, моргнула раз-другой.

— Путь Анны… моей жены… оборвался уже шесть лет как. Её многие любили и искренне горевали, когда её не стало. Но некоторое время назад наши соседи… не все, конечно, но тем не менее… начали всё чаще заговаривать о том, что не след мне привязывать себя к той, что давно ушла…

— В моём ми… там, где я живу, есть такое выражение — хоронить себя заживо.

— Верное выражение, — согласился Бернар. — Разумеется, я не хоронил себя заживо… даже в дни скорби… однако и никогда не выказывал желания жениться повторно.

— Но соседи настаивают, — подхватила Арнетти.

— Иногда. Не принимайте это на свой счёт.

— Что вы, ни в коем случае.

— Они полагают, что если подле меня есть женщина… подходящая… или она кажется им подходящей… то её присутствие должно означать… нечто большее, что, разумеется, не соответствует действительности.

— Бывает, — отозвалась Арнетти нарочито лёгким, беспечным тоном.

— Бывает, — улыбка Бернара была скупа и натянута, однако принимать и это на свой счёт точно не стоило.

Родители Арнетти на удивление спокойно относились к отсутствию личной жизни у дочери и внуков в ближайшей — да и отдалённой тоже — перспективе. С соседями по подъезду её связывал только обмен приветствиями у лифта, коллег по перу лично она не знала, а все беседы в онлайн-пространстве не углублялись в сферу взаимоотношений в реале. Упомянуть какой-то случай могли или пожаловаться на кого-то, но в саму жизнь не лезли, вероятно, потому, что у каждого и своих забот хватало. Подруги поддерживали выбор Арнетти, каким бы тот ни был, и никто в её окружении не пытался сосватать её саму.

Но это в жизни Арнетти.

В жизни же оборотня Бернара с острова Медвежий угол всё могло быть иначе. Да и местным сватьям наверняка казалось, что раз они хотят как лучше на свой лад, то и нестрашно, если несколько переусердствуют или желания их не совпадут с желаниями объекта, коего они стремятся облагодетельствовать.

Другой вопрос, почему её, Арнетти, столь упорно пытаются увидеть в роли его пары? Она чужачка, на острове без году неделю и, как её ни обряди, за здешнюю не сойдёт. Какая из неё пара для оборотня, вдовца с двумя взрослыми детьми и местного альфы? Наоборот, было бы куда понятнее, если бы соседи медвежьего семейства относились к незваной гостье… ну, примерно как Керри.

Объявилась какая-то, за километр видать, что белоручка городская, к жизни простой и суровой не приспособленная. Самовольно обосновалась в чужом доме, требует, чтобы её обслуживали и развлекали, а сама сидит на попе ровно, и неясно, когда же эта изнеженная цаца уберётся восвояси.

Укрываться в недрах кухни Белла не стала и вскоре вернулась с тазиком, наполненным водой, и ворохом чистых тряпиц. С обтиранием собственных пяток Арнетти управилась сама, пока медведица что-то искала на многочисленных настенных полках, заставленных бутылочками, пузырьками, мешочками и глиняными горшочками. Наконец выбрала один горшочек, открыла плотно подогнанную крышку, понюхала содержимое и передала Арнетти. Внутри оказалась белёсая, терпко пахнущая мазь, которую требовалось нанести на мозоли, нынешние и будущие. После посидеть минут десять, затем аккуратно перемотать ступни оставшимися тряпицами, влезть обратно в чулки и туфли и неторопливо ковылять к дому Бернара. О своих предположениях Белла больше не заговаривала, лишь вежливо улыбалась Арнетти и виновато — Бернару. Угостила травяным чаем с мёдом, расспросила Арнетти о житье-бытье на большой земле и как её угораздило так попасть, но чрезмерного любопытства не проявляла и границ дозволенного не переходила. Реакция женщины на ситуацию, попаданию поспособствовавшей, укрепила подозрения, что медведь возле Агатовой чайки не мог быть никем иным, кроме как незадачливым Бентоном. Конечно же, Белла поспешила сделать вид, будто не догадывается, о каком ещё медведе может идти речь, однако открытое её, добродушное лицо не умело прятать истинные чувства за маской притворных эмоций так, чтобы перемена осталась незамеченной для постороннего взгляда.