Парный союз означает, что пара животных, которые совокупляются друг с другом, также ведут совместную жизнь и сообща заботятся о потомстве. В случае с птицами это означает, что самец и самка совместно делают вообще все – от строительства гнезда до создания общей песни и ее исполнения. Парный союз не обязательно продолжается всю жизнь, но длится дольше, чем один или два брачных сезона. У многих животных в парный союз иногда вступают не только разнополые, но и однополые партнеры – такова, например, знаменитая пара пингвинов-геев из зоопарка Центрального парка в Нью-Йорке.

В человеческой культуре больше внимания уделяется социальным, законодательным и институциональным различиям между моногамией и полигамией. Но с биологической точки зрения не так уж важно, сколько у вас партнеров, один или несколько. Важнее сама концепция партнерства – идея, что вы живете вместе хотя бы с кем-то из своих сексуальных партнеров и заботитесь о нем; что вы живете так достаточно долго и сообща заботитесь о ваших детях.

Наряду с продленным детством, парный союз – это одна из самых характерных эволюционных черт человека, которую мы делим лишь с очень немногим числом других млекопитающих. У прочих приматов социальная и сексуальная жизнь устроена чрезвычайно разнообразно, у них можно найти самый широкий разброс вариантов[54]. Многие мартышковые, например макаки, практикуют полный промискуитет: самцы и самки спариваются с любой доступной особью. Орангутанги в основном одиночки. Самец живет вместе с матерью до самого достижения зрелости, а затем находит свою собственную отдельную территорию, после чего отправляется на поиски столь же самостоятельной и одинокой самки, с которой и спаривается. Для шимпанзе характерен очень динамичный и гибкий набор сексуальных и социальных взаимоотношений. Самки то вливаются в различные группы, то вновь выходят из них и спариваются с широким ассортиментом самцов. Бонобо прославились тем, что в целом очень щедро используют секс для снятия напряжения, образования альянсов и просто для удовольствия – и все это не ради репродуктивных целей. В частности, у них широко распространен лесбийский секс. У горилл один самец живет с группой самок и их детенышей, но при этом самцы вносят в заботу о детенышах сравнительно небольшой вклад. Вместо этого они тратят энергию на то, чтобы контролировать самок и держать на расстоянии других самцов.

Из всех человекообразных обезьян некоторое подобие парных союзов образуют лишь гиббоны. Самки и самцы гиббонов не полностью сексуально моногамны, однако они координируют свои песни и совместно защищают общую территорию. Есть нечто весьма привлекательное в том, какую роль, судя по всему, играет совместное пение для многих видов, практикующих парные союзы: музыка прокладывает путь к любовным отношениям – и для гиббонов в той же мере, что и для Фреда Астера и Джинджер Роджерс.

У нас, людей, тоже есть широкий диапазон вариантов устройства сексуальной жизни. И, как и в случае со многими другими проектами рода человеческого, мы организуем ее, создавая идеалы, которых потом настойчиво пытаемся достичь. В разные эпохи и в разных странах эти идеалы варьировались от пожизненной сексуальной верности до полигамии и свободной любви. Универсально, похоже, лишь одно: каким бы ни был идеал, реальность всегда оказывается гораздо более беспорядочной.

Великий австрийский этолог и антрополог Иренеус Айбль-Айбесфельдт однажды рассказал мне о своем “первом контакте” с неким изолированным племенем. После долгого изучения образа жизни и обычаев туземцев он поинтересовался, нет ли у них вопросов к нему. “Есть! – ответили туземцы и спросили: – Случается ли у людей вашего племени, что женатый человек занимается сексом еще с кем-то другим?” У них самих, сетовали туземцы, такое происходит постоянно несмотря на то, что никому из участников адюльтера это в результате не приносит счастья. Так вот, если в племени Айбль-Айбесфельдта подобное тоже бывало – может, у него есть какой-нибудь полезный совет на такой случай?

Однако проблема не только в моногамии. Герой средневековой японской “Повести о Гэндзи” с печалью размышляет о том, что социальная норма обязывает его иметь несколько любовниц, в то время как иметь одну-единственную жену было бы куда проще. Образ жизни бонобо, с другой стороны, тоже совсем не так хорош, как может показаться. Примерно через поколение или около того снова и снова возрождается идея секса без обязательств – и каждый раз под новым, полным надежд именем: то “свободная любовь”, то “открытый брак”, то, как сейчас, “полиамория”. Но снова и снова эта идея влачит за собой вечные и безнадежные проблемы недоверия и ревности.

Тем не менее, при всем этом множестве разнообразных сексуальных установлений, идея о том, что секс и любовь, сексуальные отношения и забота друг о друге связаны между собой, повсеместно распространена в человеческой культуре. И сексуальная любовь, и какие-то формы брака, судя по всему, весьма близки самой природе человека[55]. Однако, хотя нам такое поведение кажется совершенно очевидным, эволюционная картина показывает, что оно в высшей степени необычно. Факты свидетельствуют, что подобным образом ведут себя лишь 5 % всех млекопитающих[56].

Почему же некоторые животные вступают в парные союзы, в то время как большинство – нет? И зачем, в частности, нам, людям, нужны эти парные союзы – которые столь разительно отличаются от сексуальных практик наших ближайших родственников-приматов? Как это всегда происходит в эволюции, парный союз может выполнять сразу несколько функций и происходить одновременно из нескольких источников. Однако парный союз тесно коррелирует с отцовским вкладом (paternal investment) – то есть с заботой отца о своем потомстве. А отцовский вклад, что весьма логично, связан с общим вкладом родителей – то есть объемом совместной работы и попечения, а также общих ресурсов, которые необходимы, чтобы вырастить ребенка.

Хотя парный союз и отцовский вклад идут, так сказать, рука об руку, вопрос о том, насколько много отцов на заре человеческой истории в самом деле заботились о благополучии своих детей, остается спорным[57]. Вопросы в духе “что было раньше – курица или яйцо” можно вообще считать стандартными для науки об эволюции. Но в любом случае почти никто не сомневается в том, что даже в обществах первобытных охотников и собирателей отцы инвестировали в детей гораздо больше, чем самцы у горилл или шимпанзе. И существуют наглядные свидетельства того, что отцовский вклад и отцовская забота помогали и помогают детям расцветать и в древности, и в современном обществе.

Если отцовский вклад так хорошо помогает детям, то почему он до сих пор сравнительно мало распространен у животных? Эволюционное происхождение отцовского вклада – загадка. Как указывали многие традиционные психологи-эволюционисты, репродуктивные интересы мужчины и женщины явно асимметричны. В принципе, мужчина мог бы передавать свои гены через множество разных женщин, становясь отцом множества детей и тем самым улучшая распространенность своих генов в следующем поколении. Женщина, наоборот, всегда ограничена “бутылочным горлышком” беременности. С ее точки зрения, гораздо более эффективна забота о ребенке, который у тебя уже есть, чем попытки родить как можно больше детей.