…А деревья вокруг умирали,

Умирали по пояс в воде.

И забудешь о них едва ли —

Никогда, ни за что, нигде…

«Сидели у костра, гудели кедры…»

Сидели у костра, гудели кедры.

Метались то ли искры, то ли снег.

И был со мною рядом злой и щедрый,

Простой и очень сложный человек.

В который раз я всматривалась снова

В глаза с прищуром, в резкие черты.

Да, было что-то в нем от Пугачева,

От разинской тревожной широты.

Такой, пожалуй, может за борт бросить,

А может бросить все к твоим ногам…

Не зря мне часто снится эта проседь,

И хриплый голос, и над бровью шрам.

Плывут, качаясь, разинские струги —

Что ж, сон как сон: не много смысла в нем…

Но в том беда, что потайные струны

Порой заноют в сердце ясным днем.

И загудят в ответ с угрозой кедры,

Взметнутся то ли искры, то ли снег.

Сквозь время улыбнется зло и щедро

Простой и очень сложный человек.

Мой отец

Нет, мой отец погиб не на войне —

Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,

В эвакуации, в сибирской стороне,

Преподавал он физику ребятам.

Он жил как все. Как все, недоедал.

Как все, вздыхал над невеселой сводкой.

Как все, порою горе заливал

На пайку хлеба выменянной водкой.

Ждал вести с фронта – писем от меня,

А почтальоны проходили мимо…

И вдалеке от дыма и огня

Был обожжен войной неизлечимо.

Вообще-то слыл он крепким стариком —

Подтянутым, живым, молодцеватым.

И говорят, что от жены тайком

Все обивал порог военкомата.

В Сибири он легко переносил

Тяжелый быт, недосыпанье, голод.

Но было для него превыше сил

Смириться с тем, что вновь мы сдали город.

Чернел, а в сердце ниточка рвалась —

Одна из тех, что связывают с жизнью.

(Мы до конца лишь в испытанья час

Осознаем свою любовь к Отчизне.)

За нитью – нить. К разрыву сердце шло.

(Теперь инфарктом называют это…)

В сибирское таежное село

Вползло военное второе лето.

Старались сводки скрыть от старика,

Старались – только удавалось редко.

Информбюро тревожная строка

В больное сердце ударяла метко.

Он задыхался в дыме и огне,

Хоть жил в Сибири – в самом центре тыла.

Нет, мой отец погиб не на войне,

И все-таки война его убила…

Ах, если бы он ведать мог тогда

В глухом селе, в час отступленья горький,

Что дочь в чужие будет города

Врываться на броне «тридцатьчетверки»!

В Шушенском

1. В доме Зыряновых

Я навек поняла отныне,

Стало в Шушенском ясно мне:

Людям надобно со святыней

Оставаться наедине.

Помолчать, грохот сердца слыша,

Не умом, а душой понять:

Здесь Он жил, вот под этой крышей,

Эта койка – его кровать.

Здесь невесте писал про Шушу,

Здесь морщинки легли у рта…

Я хочу тишину послушать,

А при людях она не та.

И когда все уйдут отсюда,

И затихнет людской прибой,

Я немного одна побуду,

Я побуду, Ильич, с тобой…

2. Венчание

И вижу я внутренним взором

Церковную узкую дверь.

Мне жаль этой церкви, которой

Нет в Шушенском больше теперь.

Двух ссыльных в той церкви венчали

Давно это было, давно.

Царапались мыши, стучали

Кедровые лапы в окно.

И вижу я внутренним зреньем,

Как пристально, из-под очков,

В затрепанной рясе священник

Взирает на еретиков —

Веселых, не верящих в бога,

Бунтующих против царя!..

Так пусто, темно и убого.

Так холодно у алтаря.

Мигают оплывшие свечи,

Свисает с иконы паук.

Мерцание медных колечек,

Застенчивость девичьих рук…

Я много бродила по свету,

Все, может быть, только затем,

Чтоб встретить на Севере эту

Песнь песен, поэму поэм.

И все-таки встречи не будет —

Ту церковь снесли, говорят…

Простим несмысленышей, люди —

Не ведали, знать, что творят!

За лесом туманятся горы,

Синеет Саянский хребет.

Вхожу я в ту церковь, которой

В сегодняшнем Шушенском нет…

3. Запах времени

А такое и вправду было,

Хоть и верится мне с трудом:

Кто-то начал со страшной силой

Украшать этот бедный дом.

«Что, мол, нам экскурсанты скажут?

Все должно быть на высоте!»

И повесили люстру даже

Расторопные люди те.

И портьеры (что подороже!)

Стали здесь «создавать уют»,

И слоны из пластмассы – боже! —

Протоптали дорожку тут.

И центральное отопленье

Провели за короткий срок —

«Как, простите, товарищ Ленин

В ссылке жить без комфорта мог?..»

Штукатурили в доме бревна,

У крыльца развели цветник…

И тогда, оскорбившись кровно,

Правда свой отвернула лик.

Стало в доме фальшивым что-то,

Сразу свой потеряло вес…

Годы шли, как на приступ роты —

Соскребали мы позолоту,

Бутафорский снимали блеск.

Нынче в доме, где ссыльный Ленин

Прожил несколько долгих лет,

Нет центрального отопленья

И сверкающей люстры нет.

Пахнут бревна смолою снова,

Никаких нет