– Будем надеяться. Что еще?

– По технике пока все. Шанцевый инструмент, тачки, переносные керосиновые лампы, металлическую посуду и прочее оба батальона и роты получили в полном объеме.

– Как с обмундированием?

– Готовность девяносто процентов. Ждем поставки сапог и ремней.

– Алексей Васильевич[35], можете пояснить задержку?

– Да, Ваше Императорское Высочество. Подрядчики. У нас проблемы с поставкой качественных сапог и ремней не только в военно-строительные части. Александр Иванович в курсе. Мы уже совершенно измучились. Подрядные организации постоянно срывают поставки либо отгружают большое количество брака. Один раз, видимо, памятуя о разгуле времен Крымской войны, нам даже прислали сапоги с картонными подошвами.

– Алексей Петрович, – цесаревич обратился к начальнику контрразведки Путятину, – разберитесь с этой проблемой. Я думаю, можно будет применить даже высшую меру. И не забудьте осветить вопрос в прессе. Кого и за что наказали. Но особенно палку не перегибайте. Если там просто непуганые «товарищи», то оштрафуйте и пообещайте глаз на жопу натянуть, в случае очередного косяка. Подрядчики должны осознать, что работа с цесаревичем – это не только хороший доход, но и серьезная ответственность.

– Будет исполнено, – кивнул Александру Путятин, поправил пенсне и что-то записал в своем блокноте.

– Кстати, Алексей Петрович, как ваше зрение?

– Врачи разводят руками. После того покушения я, видимо, не оправлюсь. Теперь вот, – он чуть тронул пальцами пенсне, – пожизненно вынужден носить эту заразу.

– Печально. А голова не болит?

– Нет, к счастью, обошлось. Такой удар… Я, знаете ли, сам не понимаю, как вообще выжил.

– Нашли заказчика покушения?

– Да. Им оказался купец первой гильдии…

– Тот самый? – слегка улыбнулся Александр, перебив Путятина.

– Да, тот самый. Бедняга не смог пережить позора.

– Алексей Петрович, вы в следующий раз особенно не усердствуйте. Пирогов, выступивший в качестве судебного врача, был сильно встревожен состоянием вашего здоровья. На этом несчастном живого места не было. Его повесили уже мертвым?

– Никак нет. Он оказался живучим. – Путятин немного замялся. – Ваше Императорское Высочество, виноват. Но он же, гад, не только на меня, но и на Анну громил натравил… – сбивчиво сказал Путятин и замолчал, потупившись.

– Алексей Петрович, не переживайте, я же вас не осуждаю. Мы все скорбим по вашей безвременно ушедшей супруге. Этот купец получил то, что заслужил.

– Благодарю, Ваше Императорское Высочество. Благодарю за поддержку. Но работал я все одно – очень грязно. Мне больно и стыдно это осознавать. Нельзя было давать волю чувствам.

– У всех бывают минуты слабости. Кстати, Алексей Петрович, а волосы вы решили и впредь тщательно выбривать?

– Да. Вы же знаете, ваша манера стрижки становится популярной, и мне, как вашему офицеру, негоже отставать. А усы без шевелюры совершенно на мне не смотрятся.

– Ну что вы, Алексей Петрович, я совсем не настаиваю на том, чтобы все мое окружение брило голову. Но если вы считаете, что вам это нужно, то я не возражаю, – улыбнулся Саша. – А усы… Хм. Мне кажется, на вас вполне будут смотреться аккуратные усики. Щеточкой. Думаю, они отлично дополнят гладко выбритую голову и пенсне.

– Я обязательно попробую, Ваше Императорское Высочество, – Путятин вежливо кивнул в знак признательности. Александр вернул Алексею Петровичу вежливый кивок и продолжил:

– Итак, возвращаемся к вопросу строительства Ярославской железной дороги. Павел Николаевич, вы завершили изыскания по маршруту?

– Да, Ваше Императорское Высочество.

– И вы настаиваете на линии, идущей через Переяслав-Залесский?

– Не настаиваю, но считаю нужным захватить этот важный населенный пункт. Да и Плещеево озеро нельзя оставлять в стороне от железной дороги, это важнейший стратегический объект.

– Николай Иванович, вы согласны с Алексеем Петровичем?

– Да, Ваше Императорское Высочество.

Князь Михаил Михайлович Голицын прогуливался по слегка присыпанному снегом пирсу Петропавловска-Камчатского – единственного российского порта на всем побережье северо-западной части Тихого океана. Прошло всего шесть лет с того момента, как он, не веря в перспективу дела, поступил в новый московский учебный полк. На удачу. Никто из его ближайших родственников даже не предполагал, что молодой корнет сможет достигнуть в этом начинании хоть какого-либо успеха. Ведь великого князя тогда больше шутом воспринимали. Поэтому юного Михаила отговаривала практически вся родня, но горячий и весьма буйный кавалерист решил рискнуть. Конечно, терять «теплое место» в лейб-гвардии Конном полку не хотелось, но молодость сказала свое, и младший Голицын пошел на принцип.

Фантастическая авантюра в Америке проходила как в каком-то сне. Миша даже до конца не верил, что Александр решится выехать, полагая всю подготовку блефом, ведь, не сталкиваясь ранее с ним, Голицын считал его обычным представителем «золотой молодежи», который просто развлекается.

Но все то, что ему пришлось пережить во время той войны – первой в его жизни, легло железобетонным фундаментом в его душе.

Бедные северяне гибли толпами, натыкаясь на их толково организованную оборону. Пулеметы[36], пушки, плотный винтовочный огонь из укрытий, самое широкое применение ручных гранат, телеграфа, аэростатных корректировщиков и прочего стало для психики Михаила серьезным испытанием. Например, когда он первый раз увидел, как эскадрон кавалеристов превращается в кровавое месиво за какие-то секунды «от руки» одного пулеметного расчета, то чуть ума не лишился. Все, что ему рассказывали в военном училище, за какие-то секунды рассыпалось в прах! Обрушилось, словно карточный домик! Обрушившись, оно высвободило изрядно места в голове, которое пришлось заполнять новыми знаниями, получаемыми при попытках разобраться в происходящих событиях. В том, как же нужно воевать в этом ужасе взрывов и густо свистящих пуль.

И как только Михаил стал учиться, пытаясь осмыслить мелькавшие ситуации, его заметил Александр, и начались частые, емкие и долгие беседы между ними. Великий князь как будто почувствовал перемены, происходящие в Мише, и решил помочь им. Накапливалась «критическая масса» долго, так как сознание сопротивлялось и все норовило «взбрыкнуть» безнадежно устаревшими представлениями. Пока не произошел разговор после ранения, ставший тем хлопком в ладоши, который обрушил долго копившуюся лавину противоречий.