От родителей мы это скрыли — боялись за свои глаза. Кому охота слепцом жить, а? Но мы понимали, что нас толкают сразу на два преступления. Во-первых, украсть церковные пожертвования, а во-вторых, намеренно сотворить зло. А это уже дважды плохо. И кара за это будет пострашнее вечной мглы. Поэтому мы ничего красть не стали. У нас под носом пронесли церковную казну, а мы и пальцем не пошевелили — лучше уж ослепнуть и жить во мгле. Пускай эта чертовка вырвет нам глаза и скормит рыбам. Все воскресенье мы в страхе ждали ее появления. Назавтра стали бояться, как бы она не просочилась в школьное окно. И решили открыться пастору. Он сказал, что мы сумели провести дьявола. Что дьявол был послан нас испытать. Для того он и существует. Чтобы испытывать твердость веры. Надумай мы украсть церковные деньги, эта старуха непременно объявилась бы снова, потому что тогда мы бы сделались орудием в руках сатаны. Пастор сказал: «Молодцы, дети!» — и каждому по конфетке дал.

Закончив рассказ, мама повернулась к мистеру Уоттсу, и они вглядывались друг в друга, пока не вспомнили о нашем присутствии. Не сделай мама этого, мы бы думали, что просто услышали историю про дьявола, и не вспомнили бы о пуле краснокожего.

Мать никогда не спрашивала напрямую, что я думаю о ее школьных беседах. Конечно, ей было любопытно, только она всегда интересовалась исподволь. В тот же вечер она спросила меня, верю ли я в дьявола. По глупости я сказала, что нет. Мама спросила почему — после всего, что я слышала о дьяволе; но я пересказала ей слова мистера Уоттса. Мол, дьявол — это просто символ. Его не существует.

— Пипа тоже не существует, — сказала она.

На это у меня уже был готов ответ:

— Голос дьявола нельзя услышать, а голос Пипа можно.

Мама промолчала. Я ждала-ждала, а потом услышала тихое похрапывание.

Она пришла в школу на следующее утро — явно не для того, чтобы побеседовать с нами. Она пришла бросить вызов мистеру Уоттсу.

— Моя дочь, моя дорогая Матильда, — начала она, — заявляет, что не верит в дьявола. Она верит в Пипа.

Она сделала паузу, чтобы мистер Уоттс мог собрался с мыслями и ответить. Как всегда, он ни капельки не удивился.

— Как по-вашему, Долорес, — начал он ровным тоном, — можно ли утверждать, что на книжных страницах у дьявола и у Пипа положение одинаково?

Настал черед мистера Уоттса сделать паузу. Он ждал, но я знала, что мама не ответит.

— Давайте рассуждать вместе, — сказал он. — Пип — сирота, которому выпала возможность самому построить свою судьбу. Опыт Пипа схож с опытом любого эмигранта. И тот и другой оставляет позади родной дом. Добивается всего сам. Каждый может начать с чистого листа. Возможно, он где-то совершит ошибку.

И тут моя мама заметила, как ей показалось, слабину в доводах учителя.

Она подняла руку и, перебив мистера Уоттса, спросила:

— А как он узнает, что совершил ошибку?

Мы дочитали «Большие надежды» четырнадцатого февраля. Я ошиблась в своих расчетах всего на четыре дня, да и то потому, что на Рождество уроков не было, а потом еще мистер Уоттс взял три дня, когда простудился.

Финал книги поставил меня в тупик. До меня так и не дошло, почему Пип тянется к Эстелле. Я же понимала, какая роль отводится ей в общем ходе событий. Мисс Хэвишем украла у нее сердце и на место его вложила камень. Этим камнем, словно кузнечным молотом, Эстелла разбивала мужские сердца. Так мисс Хэвишем отплатила за то, что произошло с ней в назначенный день свадьбы.

Здесь как раз все было ясно — мы твердо знали: как аукнется, так и откликнется. Взять, к примеру, Мэгвича, беглого арестанта: меня радовала и даже восхищала мысль о том, что он отплатил добром за добро, когда, разбогатев в Австралии, помог выбраться из болот мальчику, который когда-то помог ему самому выбраться из болот; другое дело, что я совершенно не могла понять, зачем его понесло обратно в Англию. Он же знает, что ему грозит новый тюремный срок, но все равно возвращается, чтобы проверить, как идет превращение Пипа в джентльмена; настает черед Пипу, теперь уже на пару с новым другом Гербертом Покетом, вторично помочь Мэгвичу бежать. И это правильно. Мне понравился такой расклад.

— Любопытному на днях прищемили нос в дверях, — только и сказал мистер Уотгс. А потом добавил: — Если бы все наши поступки вдруг наполнились смыслом, мир бы стал совсем другим. И жить было бы не так интересно, согласны?

Выходит, мистер Уоттс и сам не знал. Когда он читал нам заключительные главы, я, наверное, не слишком внимательно слушала. А если я все расслышала верно, значит, эти главы были так себе. Оказывается, Мэгвич — родной отец Эстеллы. Почему же это обстоятельство вскрылось так поздно? Наш класс целых пятьдесят девять дней слушал чтение романа, а теперь перед нами была одна паутина. Разрозненные куски находили друг дружку и переплетались. А что, если схема, из которой, как мне казалось, я ничего не упустила, оказалась неправильной?

Я решила дождаться удобного момента и задать свои вопросы. Только не хотела выглядеть тупой. Ни для кого не было секретом, что книга забрала надо мной магическую власть, а мистер Уоттс частенько обращался именно ко мне, чтобы обсудить очередной поворот сюжета. Учитель в меня верил, и сейчас я предпочла держать рот на замке, лишь бы не подорвать его веру.

С неделю после чтения последней главы наши занятия шли ни шатко ни валко. Надеяться было не на что. История закончилась. А с нею и наше путешествие в незнакомый мир. Мы вернулись к себе. Без шансов погрузиться в книгу дни утратили смысл. Все ждали, что мистер Уоттс придумает что-нибудь новое, чтобы заткнуть образовавшуюся в нашей жизни брешь. И он предложил — вероятно, не выдержав зрелища наших угрюмых физиономий, — читать «Большие надежды» по второму кругу. Только теперь — всем по очереди. Он считал, что это хорошая практика в английском. Может, и так. Но я уже знала: повторное чтение ничего не изменит. Содержание книги устоялось раз и навсегда. Пип обидит Джо Гарджери, но Джо есть Джо — он простит. Кроме того, Пип будет все так же сохнуть по Эстелле — скверный выбор, но другого он не сделает вовек. Читай хоть три раза, хоть четыре (что мы и сделали) — эти события останутся неизменными. Единственным утешением было то, что чтение по второму, и третьему, и четвертому кругу могло перенести нас в другую страну. И тем самым сохранить наш рассудок.

Все взгляды устремились на мистера Уоттса, когда он направился к столу и взял «Большие надежды». Мы ждали, кого он выберет, чтобы начать чтение. Обернувшись, он раскрыл книгу там, где описывалось происшествие на кладбище, но тут Дэниел стал тянуть руку.

— Да, Дэниел? — сказал мистер Уоттс.

— А каково быть белым?

Дэниел на миг обернулся ко мне. Это не укрылось от мистера Уоттса, но его взгляд даже не достиг моей парты. Значит, учитель понял, откуда взялся такой вопрос. И я знала, что он понял. Тем не менее его ответ был адресован Дэниелу.