— В северо-западном углу молельни.

— Кто совершал его?

— Ее младший дядя Кришномохон Дотто.

— Когда совершался обряд поздравления жениха, какая-то женщина сильно дернула меня за ухо, я запомнил ее. Как ее зовут?

— Бинду. У нее большие глаза и очень алые губы, а в нос вдето украшение.

— Так, — сказал мой муж. — Видно, ты сама там была, на моей свадьбе. А родственников ты всех знаешь?

— Родственников не знаю, служанок и кухарок тоже, о них не спрашивай.

— Когда сыграли свадьбу Индиры?

— В… году, двадцать седьмого числа месяца бойшакх[31], на тринадцатый день после новолуния.

У-бабу задумался, а потом проговорил:

— Ну, теперь еще два вопроса, и я больше не буду опасаться, что тебя могут разоблачить.

— Спрашивай, я развею все твои страхи.

— Не знаешь ли ты, какой вопрос я задал Индире утром, когда мы с ней проснулись в комнате новобрачных?

Я ответила не сразу, при воспоминании о том утре слезы прихлынули у меня к глазам.

— На этот раз ты, кажется, попалась! — воскликнул супруг. — Какое счастье, что ты не колдунья!

Едва сдерживая рыдания, я ответила:

— Ты спросил Индиру: «Кто мы друг другу с этого дня?» А Индира сказала: «С этого дня ты мое божество, а я твоя рабыня». О чем еще ты хочешь спросить?

— Мне страшно говорить с тобой. Я, кажется, схожу с ума. Но все же скажи мне, за что наказал я Индиру в день свадьбы? И как это случилось?

— В одной руке ты держал руку Индиры, другую положил ей на плечо и спросил: «Кто я тебе, Индира?» Она же, в шутку, отвечала: «Слыхала я, что ты жених моей золовки!» В наказание ты легонько ударил ее по щеке. Она сильно смутилась, а ты поцеловал ее в губы.

При воспоминании об этом я почувствовала сладостную истому. Это был первый поцелуй в моей жизни. После этого никто не целовал меня, кроме Шубхашини. И ее поцелуи благодатным дождем оросили пустыню моего сердца.

Я задумалась. А мой муж низко опустил голову и закрыл глаза.

— Еще будешь спрашивать?

— Нет. Ты либо Индира, либо в самом деле колдунья.

Казалось, наступил момент открыть мужу всю правду. Ведь он почти догадался, кто я. Однако я не была в этом уверена и потому решила молчать.

— Сказать тебе, кто я? Я — Камарупа. В храме я стою рядом с Дургой[33]. Люди считают меня ведьмой, но это несправедливо. Мы принадлежим к роду видьядхари… Я провинилась перед богиней Дургой, и в наказание она превратила меня сначала в человека, потом сделала кухаркой, а затем падшей женщиной. Прославляя богиню, я смягчила ее гнев, и она повелела мне явиться к ней в храм, чтобы снять с меня проклятие.

— Где же находится ее храм?

— В Мохешпуре, к северу от дома твоего свекра. Из их молельни туда ведет потайной ход. Поедем в Мохешпур.

— Ты станешь моей Индирой, — задумчиво произнес муж. — Как это будет прекрасно, если Кумудини станет Индирой! На свете не сыщешь тогда человека счастливее меня!

— Наберись терпения, все выяснится в Мохешпуре.

— Тогда едем, — решительно проговорил У-бабу. — Завтра же. Я перевезу тебя через Черное озеро и отправлю в Мохешпур, а сам поеду домой. Пробуду там денька два и явлюсь за моей Индирой. Но кем бы ты ни оказалась: Индирой, Кумудини или Видьядхари, лишь об одном молю: не покидай меня!

— Никогда! — обещала я. — Если я освобожусь от проклятия, то милостью Всевышнего обрету тебя. Ведь ты мне дороже жизни!

— Колдунья не может так говорить! — с жаром воскликнул муж и ушел в другую комнату, где его ожидал кто-то. Это был Ромон-бабу. Они вместе прошли на женскую половину, и Ромон-бабу отдал мне запечатанный конверт, сказав при этом то же, что уже говорил мужу: чтобы этот пакет я пока хранила у себя.

— Что передать Шубхашини? — спросил он на прощание.

— Скажите, что завтра я уезжаю в Мохешпур, где освобожусь наконец от проклятия.

— Вы с женой во все посвящены? — спросил Ромона-бабу мой муж.

— Я нет, — схитрил Ромон-бабу, — а супруга моя все знает.

— Ты веришь в то, что есть колдуньи, ведьмы, Видьядхари и другие чудеса? — спросил мой муж, когда они вышли из комнаты.

— Верю, — ответил Ромон-бабу, приняв этот вопрос за шутку. — Моя жена говорит, что Кумудини — самая настоящая проклятая видьядхари.

— А ты узнай у жены: Кумудини или Индира?

Ромон-бабу ничего не ответил и, посмеиваясь, ушел.

На следующий же день мы покинули Калькутту. Муж мой, как и было условлено, перевез меня через Черное озеро, причину всех моих бед, а сам поехал к себе домой.

Меня сопровождали несколько носильщиков и телохранителей. У самой деревни я приказала им остановиться, сошла с паланкина и пошла пешком. Спрятавшись в укромном уголке возле отчего дома, я долго плакала, а затем переступила порог и почтительно склонилась к ногам отца. Узнав меня, он на мгновение словно оцепенел от счастья. Невозможно описать радость встречи с родными.

Я не стала ничего рассказывать ни о том, где была все это время, ни о том, как удалось мне вернуться под родительский кров, и на все вопросы отвечала:

— Потом все узнаете.

Но и потом я не все рассказала родителям, лишь намекнула, что последнее время жила с мужем и что скоро он приедет за мной. От одной только сестры Камини я ничего не утаила. Она была младше меня на два года и слыла большой проказницей.

— Диди, давай повеселимся, когда явится этот выскочка, — предложила она.

Я охотно согласилась.

Посоветовавшись, мы пришли к выводу, что в наш заговор надо вовлечь всех домашних. Пришлось убедить родителей, что пока лучше скрыть от зятя мое возвращение домой. Мы с Камини сказали, что сами все уладим, а они пусть только не проговорятся, когда появится зять, что я нашлась.

На другой день приехал У-бабу. Родители ласково, как и подобало, встретили его. Никто и словом не обмолвился, что я дома. А спросить об этом он, видно, не решился. Принимали У-бабу на женской половине дома. Туда пришла Камини, собрались мои двоюродные сестры и невестки. Сгущались сумерки. Камини старалась занять моего мужа беседой, но он отвечал ей рассеянно, и вид у него был очень грустный.