Приоткрылась дверь барака, во двор выходят несколько заключенных. Из темноты выступает конвой — солдаты молоды, красивы и безмятежны. Офицер СС, возглавляющий конвой, изо всех сил старается выглядеть суровым и серьезным, но улыбка то и дело растягивает его добродушное лицо. Он напускает на себя строгость, и говорит заключенным с притворной суровостью:

— Los, los, verfluchte Schweine!

И солдатам, и заключенным понятно, что офицер — неважнецкий актер и все его попытки казаться сердитым просто комичны. Добряк-эсэсовец беспомощно разводит руками, мол, делаю, что могу. Но формальность игры соблюдается, солдаты легко подталкивают заключенных дулами автоматов. Офицер улыбается и украдкой дружески похлопывает заключенных по спинам.

Оставаясь в тени бараков, дядя Адик и Марек крадутся следом за ними, прямо туда, где дымит труба.

— Вот она, наша Жаркая Эльза. Поздоровайся с ней, Марек, ей будет приятно.

Труба вырастает из большой печи, ощерившейся беззубым зевом.

— Здравствуй, Жаркая Эльза!

Закопченная заслонка прислонена к стене. Рядом с печью стоит еще один офицер СС. Он держит тетрадь.

— Гляди, Марек, — с гордостью произносит дядя Адик, указывая на жерло печи. — Вот он, настоящий вход в хрустальный город, это я нашел его.

Офицер с тетрадью приветливо оглядывает подошедших и одними губами произносит: «Шолом!» — а потом, повысив голос, добавляет рык театрального злодея:

— Ausziehen! Schnell, schnell, verdreckte Juden! — только глаза его сияют ласковой радостью.

Заключенные быстро раздеваются. Начальник конвоя смотрит на их упитанные, полные здоровья и силы тела, и с восхищением говорит:

— Мартин, в этой полосатой одежде они действительно выглядят худыми и изможденными!

Офицер, стоящий у печного зева, окунает в ведерко губку, и золотистая жидкость стекает на его китель, каплет на гравий. Заключенный протягивает руку, офицер проводит по ней губкой, и чернильные цифры исчезают.

Он делает пометку в тетради и, улыбаясь, отвечает начальнику конвоя:

— Просто полоски создают оптический эффект худобы!

Подручный солдат уже успел набить снятую одежду соломой. Быстрыми взмахами иголки он пришивает к воротнику полотняный мешок, в котором заключенный хранил свои вещи, так что создается полная иллюзия бездыханного туловища. Чучело солдаты грубо волокут для символического сожжения — неподалеку от Жаркой Эльзы коптит техническая печь, настолько обыкновенная, что у нее даже нет имени.

Наступает трогательный момент прощания.

— Viel Gliick! Bis bald, viel SpaB, meine Lieben, — твердят наперебой офицеры и солдаты.

— Vergiss mich nicht, bitte, — шепчет юный блондин-конвоир заключенному. Тот уже поставил колено в печь, но оборачивается, его лицо мокро от слез.

Начальник конвоя тихо произносит:

— Пора, мой друг.

Заключенный торопливо лезет в жерло Эльзы. Офицер, по имени Мартин, подкладывает руку, чтобы тот не ушиб затылок, затем прикрывает вход заслонкой. Из щелей струится невыносимо яркий свет.

Когда заслонка перестает лучить, офицер снимает ее и кладет на землю. В печи уже никого нет.

Наступает очередь следующего заключенного, и процедура прощания повторяется.

Дядя Адик и потрясенный Марек возвращаются к детскому бараку.

— Все, что ты видел, Марек, — великая тайна. О ней никому нельзя рассказывать. — Лицо дяди Адика мрачнеет. — Самое печальное для меня в волшебном городе — то, что туда могут попасть немногие. Увы, только избранный народ может войти в город, где нет печалей и болезней, где вечная жизнь. Когда о том, что я нашел его, узнали злые и жадные люди, они пришли ко мне и просили: «Отведи и нас в волшебный город, и мы хорошо заплатим тебе». Я спросил: «А что будет с теми, которые по праву рождения должны быть там?» Тогда они разозлились и пообещали отомстить мне. И эти люди стали придумывать обо мне гадости. Они уже сделали все, чтобы меня боялись и ненавидели. Но ведь ты никогда не поверишь им, правда, Марек? Чтобы ни говорили, не поверишь? — дядя Адик испытывающе смотрит в детские глаза.

— Ну что ты, дядя Адик! Я люблю тебя, и буду любить всегда, — говорит Марек и доверчиво сжимает теплую ладонь дяди Адика. Марек не понимает, как такого доброго дядю Адика кто-то боится или ненавидит.

Дядя Адик мечтательно оглядывает звездное небо.

— О, это была большая работа, Марек. Не так уж просто построить лагеря и собрать для их обслуживания столько преданных моему делу людей, умеющих хранить тайну, готовых, как я, пожертвовать всем, чтобы спасти избранный народ. Мы опасаемся шпионов, и поэтому всё приходится окружать игрой в жестокость. Можешь представить, как тяжело это дается моим верным друзьям из СС.

— Что означает СС? — спрашивает Марек.

— Солдаты Совести, Силы, Счастья. Выбирай, что тебе больше нравится.

За разговором Марек не замечает, как они оказываются в бараке. Кругом тишина, все дети спят со счастливыми улыбками. Им тоже снится дядя Адик…

Марк Борисович торопливо нашаривает на столике таблетки нитроглицерина. Сердце, будто игральные кости, трясет в стаканчике невидимая рука. То ли еще будет, когда приснится настоящий кошмар.

Придет ночь, и растянутое на долгие месяцы воспоминание завершит свой круговорот. Повторится извечный ужас погони, когда тело изнывает от спешки, а ноги вязнут в болотной поверхности сна. Начнется изнурительная борьба с этим топтанием на месте, и страх, что гонится по пятам, дохнет горелым жаром в спину.

Дядя Адик, крепко прижимая Марека к груди, побежит из барака к Жаркой Эльзе. Станут рваться снаряды, запылает оранжевым пламенем небо, взвоют самолеты. Упавший с неба фугасный смерч повалит трубу крематория.

Но самое страшное, что из-за грохота и самолетного гула сон насильственно оборвется, и проснувшийся Марк Борисович так и не узнает, успел ли дядя Адик с мальчиком добежать до печи, в ушах останется крик, слоящийся на эхо: «Я вернусь Марек!.. Вернусь…» И наступит лютая боль пробуждения, словно Марка Борисовича взяли изнутри за сердце и вывернули наизнанку.

Марк Борисович выпьет таблетки, вызовет врача, и боль закончится…

Ночь стрекочет. Такой же безумный треск можно услышать летом на юге, когда обезумевшие легионы цикад отстреливаются в листве, до последнего патрона.

В небе слышится тяжелый надрывный гул самолетов. Падающие бомбы орут свое пронзительное младенческое уа-ааа. Взрыв ударяет где-то возле барака, так что от сотрясения слетают настенные часы. Грохнувшись об пол, они издают жалобные звоны. На двенадцатом появляется дядя Адик.

— Марек, сегодня твоя очередь подошла, пора в волшебный город. Нет времени на сборы. — Дядя Адик хватает сонного Марека на руки. — Скорее к нашей Жаркой Эльзе!