Эта глава посвящена происхождению насилия — в логическом и хронологическом смысле. Дарвин и Гоббс помогут нам рассмотреть адаптивный смысл насилия и то, каким образом мотивы, побуждающие к насилию, могли эволюционировать как часть природы человека. Затем мы обратимся к предыстории насилия и узнаем, как оно появилось в нашей эволюционной ветви, насколько было распространено в дописьменную эпоху и какие исторические изменения впервые поспособствовали его спаду.

Дарвин оставил нам теорию, объясняющую, почему живые существа обладают теми или иными чертами, и не только биологическими, но и психологическими, а именно базовыми настройками мышления и мотивами, управляющими поведением. Через 150 лет после публикации его «Происхождения видов» теория естественного отбора была полностью подтверждена в лабораторных и полевых исследованиях и обогатилась идеями из новых областей науки и математики, обеспечив нас связным и цельным пониманием живого мира. Я говорю о генетике, которая обнаружила репликаторы, обеспечивающие процесс естественного отбора, и о теории игр, проливающей свет на судьбу так называемых целеустремленных агентов (goal-seeking agents) в мире, населенном другими целеустремленными агентами[60].

Почему живые существа развивают в себе способность вредить другим живым существам? Ответ не так прямолинеен, как следует из фразы «выживают наиболее приспособленные». В книге «Эгоистичный ген» (The Selfish Gene) Ричард Докинз, объясняя современную синтетическую теорию эволюционной биологии, генетики и теории игр, пытается избавить читателей от бездумно-привычных представлений о живом мире. Он предлагает воспринимать животных как созданные генами (единственной сущностью, которая исправно воспроизводится в процессе эволюции) «машины выживания» и поразмыслить, как бы они эволюционировали.

Любой, кто видел, как ястреб терзает скворца, как туча кровососущих насекомых мучает лошадь, как вирус СПИДа медленно убивает человека, тот представляет себе, как машины выживания бессердечно используют другие подобные им машины. Насилие в живом мире распространено повсеместно, это стандартная установка по умолчанию, не требующая дальнейших объяснений. Если жертва принадлежит к другому виду, мы называем агрессоров хищниками или паразитами. Но жертва и агрессор могут относиться к одному виду: инфантицид, убийство сиблингов, каннибализм, изнасилования и смертельные схватки наблюдаются у многих животных[62].

Тщательно подбирая выражения, Докинз объясняет, почему природа все же не превратилась в одну большую кровавую баню. Во-первых, животные менее склонны вредить своим близким родственникам, потому что любой ген, склоняющий животное вредить родне, имеет высокие шансы повредить и копию самого себя, находящуюся внутри родственника, а значит, исчезнуть в результате естественного отбора. Еще важнее, подчеркивает Докинз, что другой организм отличается от реки или камня: он может дать отпор. Существо, ставшее агрессивным в результате естественного отбора, принадлежит к виду, другие представители которого в процессе эволюции стали в среднем так же агрессивны. Если ты атакуешь себе подобного, твой противник может быть так же силен и драчлив, как ты, и вооружен теми же средствами защиты и нападения. Вероятность пострадать, атакуя представителя своего вида, — мощное средство эволюционного давления, препятствующее неразборчивому применению когтей и зубов. Это соображение исключает и гидравлическую метафору, и большинство таких обывательских теорий насилия, как «жажда крови», «тяга к смерти» или «инстинкт убийства» и прочие деструктивные позывы, мотивы и импульсы. Где бы ни возникала тенденция к насилию, она всегда стратегическая. Организмы отбираются таким образом, чтобы применять насилие только в том случае, если ожидаемые выгоды перевешивают ожидаемые затраты. Этот принцип особенно верен в отношении разумных видов, развитый мозг которых позволяет им точнее оценивать предполагаемые затраты и выгоды в каждом конкретном случае, а не полагаться на средние данные, подсунутые эволюционной памятью.

Логика насилия в приложении к представителям разумного вида возвращает нас к Гоббсу. В важном отрывке из «Левиафана» (1651) ему не понадобилось и сотни слов, чтобы проанализировать склонность людей к насилию, и анализ этот ни в чем не уступает любому современному:

Гоббс считал соперничество неизбежным следствием того, что все стороны преследуют свои интересы. К настоящему времени мы убедились, что соперничество встроено в эволюционный процесс. Машины выживания, способные растолкать соперников локтями в борьбе за конечные ресурсы вроде пищи, воды и пригодной для жизни территории, превзойдут их числом и населят мир машинами выживания, наилучшим образом приспособленными для подобных состязаний.

Сегодня мы знаем, почему «жены» также являются ресурсом, за который мужчинам приходится конкурировать. Практически у всех животных вклад самок в потомство больше, чем вклад самцов. Это особенно верно для млекопитающих: мать вынашивает ребенка и кормит его грудью после рождения. Самец может увеличить число своих потомков, спариваясь с несколькими самками, что оставит других самцов бездетными, в то время как самка не может увеличить число своих потомков, спариваясь с несколькими самцами. Таким образом, у многих видов, не исключая человека, репродуктивная способность самки становится дефицитным ресурсом, за который состязаются самцы[64]. Ничто из сказанного выше не оправдывает изнасилования или драки и не предполагает, что мужчина — робот, контролируемый генами, а женщина — безропотная сексуальная добыча, или что люди хотят иметь максимально возможное количество детей, или что они невосприимчивы к влиянию культуры — все это типичные ошибки в понимании теории сексуального отбора[65].