Вжик и Мурзя дождались, пока я переоденусь, а Марина так и не нашлась. Бабушка-гардеробщица тоже не могла припомнить, когда она ушла.

Мы шли до остановки втроём. Вжик щебетала о том, в каком она восторге и что в финале она онемела, так было здорово. Судя по потоку речи, это онемение эфемерно и безвредно. Мурзя стала кидаться в нас снегом с обочины. Смеялась и уворачивалась от Вжик, пытавшейся её поймать. А мне стало невесело. Я пытался понять, что же произошло и почему Марина ушла, ничего не сказав. Ни единого слова. Жаль, что жизнь не такая читаемая, как линия танца.

Дома сказал, что выступили прекрасно. Без подробностей. Кинул медаль в ящик стола. Собрал в сумку учебники на завтра и лёг в постель. Мама, удивившись такому зрелищу, хотя я никогда и не врал о выступлениях, позвонила матери Янки уточнить. Узнав, какой я безумно крутой, удивилась ещё больше. Села на край кровати, автоматически приложила руку ко лбу.

– Может, на дачу съездим? – предложила она. – Развеемся.

Ну да, мама в своём духе. Там на газонах снег лежит, кусты уже пригнуты, укрыты геотекстилем. В доме холодно, электрообогреватель согреет его ближе к полуночи. Это если вдобавок печку затопить. Все последние приготовления к зиме сделаны ещё в начале ноября. Но не может с дачей, как с ненаглядной игрушкой, расстаться.

– Поехали, мам, – ответил я.

Утром заднее сиденье автобуса было пустым.

Видимо, я так глядел на кондуктора, что она сжалась и виновато посмотрела в ответ. Мол, ни при чём, она сама не поехала. Все шесть уроков не хотелось ничего делать. Если на геометрии с кислой физиономией решил у доски задачу, то на литературе к доске не пошёл, соврав, что Достоевского не читал. Немедленно получил двойку в журнал, рассказ всему классу, как Бодер обнаглел и зазвездился, и презрительный взгляд Варвары.

– Да что с тобой не так? – почти одновременно произнесли на перемене Мурзя и Валерка.

Мурзя, как более прозорливая, добавила:

– Это потому что тебя твоя девочка бросила?

Бросила – не то слово. Исчезла. И самое обидное – непонятно исчезла. Я выполнил два её условия, и всё равно что-то произошло.

Мурзя погладила меня по голове и ещё добавила:

– Кукушечки – такие, покукуют и улетят.

Возвращаясь, я проехал мимо остановки и доехал до Цветнополья. Маленький посёлок в черте города. Пара двухэтажек вдоль дороги и четыре улицы частного сектора. Где здесь искать Марину, я не представлял. Постоял на остановке, вообразив, что она сейчас приедет, вылезет из автобуса и всё расскажет. Через полчаса замёрз и пошёл по улицам в надежде, что она мне попадётся навстречу или будет какой-нибудь знак. Например, крупная надпись на воротах: «Здесь живут Смоленицыны. Добро пожаловать!» Зашёл в магазин погреться. В нос ударил запах солёной рыбы, хлеба и пива на розлив. Молодая продавщица за прилавком скучала. Мы некоторое время рассматривали друг друга – видимо, здесь не часто бывали десятиклассники в куртках модного бренда. Черты её лица были обыкновенны, если не считать отёчности. Из-за почек или обилия пива.

– Может, что-то подсказать? – не выдержала молчания продавщица.

– Где-то здесь живёт Марина Смоленицына, вы случайно не знаете?

Она отрицательно покачала головой. Кажется, моя поездка сюда была совершенно бесполезна. Но, выйдя, я почувствовал, что вот прямо сейчас встречу Марину на улице. Всего-то их четыре – с Первой Светлой по Четвёртую Светлую. И переулки без названия. Я обошёл их все. Смеркалось. Запахло печным угольным дымом. Жалко, что он нисколько не согревал улицу. Зашёл в двухэтажку погреться – на моё счастье, железная дверь была приоткрыта. Вернулся на остановку. Всё тщетно, нужно было возвращаться. Наверное, она заболела. Или мы разошлись на этих четырёх улицах.

На следующий день я пропустил двенадцатый автобус, заднее сиденье которого было пустым. Залез в следующую маршрутку. Марины там не было.

Ещё через день я вышел к первой маршрутке раньше шести часов. И заглядывал в каждую. Если она не заболела, то не может же пропустить занятия в школе. Она нашлась в седьмой по счёту. Это раньше, чем мы ездили обычно. Сидела сзади, между толстой тёткой без шапки и старым прокуренным дедом, поминутно кашляющим, может быть, от туберкулёза. Неважно. Я оплатил проезд и сел туда четвёртым. Напротив неё. Она не поздоровалась.

– Что случилось?

Туберкулёзный дед и безбашенная тётка с полуотмороженными ушами удивлённо, будто я задавал вопрос им, повернулись в мою сторону. Марина демонстративно закрыла глаза. Диалог не получился.

На остановку мы вышли вдвоём. Марина, не говоря ни слова, будто я был пустым местом, пошла в сторону своей школы. Долго искать её и так упустить я был не готов, поэтому ухватил за куртку. Она дёрнулась, как антилопа, схваченная львом, но я держал крепко. Рюкзак, который она несла на плече, от резкого движения слетел и упал под ноги. В полёте перехватил её кулак. Хорошая попытка разбить мне нос, но нет.

Зимними ночами полная луна легко справляется с освещением. Видно каждую шероховатость натоптанных дорожек, каждую травинку, пробивающуюся сквозь сугроб, каждый припозднившийся с падением лист. Не спрячутся во тьме накиданные на остановке пакеты из-под чипсов, которые ели тут ученики окрестных школ, и свежие окурки. Видно людей, после захода солнца спешащих домой, а перед восходом – на работу. Городские фонари – приятная подмога, но природа с освещением города справляется и без них. Человеку в такую ночь сложно спрятать эмоции. По щекам Марины текли слёзы. Луна даёт свет, а что вы в этом свете увидите – не её забота.

Я обмяк и выпустил куртку. Что-то действительно случилось. Непонятно, что именно. Бесполезно перебирать в уме, вычерчивать углы, ответа нет. Это не задача по геометрии.

Марина, едва ощутив свободу, отпрянула и подняла руки так, словно закрывалась от меня. Словно единственная цель у меня сейчас – лапать её.

– Что случилось? – повторил я.

– Зачем ты вылез? – голос её необычно дрожал. – Езжай в свою школу.

Я поднял рюкзак.

– Пойдём, – сказал я – так, чтобы ей было видно. – Я должен знать.

– Скажи, что ты во мне нашёл?

Неправильный вопрос, Марина. Не что. Кого? Я нашёл в тебе человека. Это слишком общий, широкий ответ. Другого нет. Есть вибрации танца, есть вибрации товарищества, вибрации непонятных и незнакомых людей, которые сейчас проходят мимо. А есть ещё вибрации, которые так же трудно объяснить мне, как тебе услышать шум крыл и журчание ручья, а всем нам увидеть ультрафиолет. Это не значит, что этого не существует. Я нашёл в тебе сначала попутчика, потом интересного собеседника, потом человека с тёмными глазами, в которых можно увидеть отражение луны, с губами, которые становятся ярко-розовыми, когда ты читаешь наизусть Цветаеву. Если бы знал, чем я виноват перед тобой, то немедленно упал бы на колени, как это ни пафосно и сериально. Но я не знаю. Самое страшное в этой истории. Ведь если не понимать, что сломалось, то это невозможно починить. Некоторые отношения не ремонтируются совсем, но я бы попытался. Может быть, я говорю ерунду, но ты же видишь. Ты же не слепая.