Но – их и так продержали в больнице почти месяц, максимально оттягивая выписку по порой надуманным причинам. Нельзя же злоупотреблять добрым отношением к себе вечно!

В общем, тридцать первого января Лариса тепло распрощалась со ставшими родными врачами, сестричками и нянечками, подхватила на руки мирно сопящего медвежонка в меховом комбинезончике и растерянно посмотрела на огромную сумку с приданым для дочки.

– М-да, – почесал затылок лечащий врач Ларисы Петр Сергеевич, – я ведь чувствовал – что-то мы упустили! Как же ты все это потащишь, деточка?

– Ничего, – смущенно улыбнулась Лариса, – справлюсь как-нибудь.

– А как-нибудь не надо, – проворчал Петр Сергеевич, – на улице, между прочим, скользко. Я сейчас такси вызову.

– Ой, не надо! – испугалась девушка.

– Не волнуйся, я расплачусь с водителем заранее. Он тебе и сумку поможет до квартиры донести.

– Но…

– Ларисочка, – баба Даша, нянечка из их отделения, подергала Ларису за рукав шубы, – ты глянь. Это, кажется, к тебе.

– Ко мне? Кто?

– А вон, смотри. Он сюда каждый день приходил, передачки приносил. Спаситель твой. А ничего мужичок, славный. И парнишка с ним симпатичный какой!

Лариса медленно повернулась – через холл больницы к ним торопливо шли невысокий крепкий мужчина, лицо которого показалось девушке смутно знакомым, и маленький мальчик лет трех-четырех в смешной шубке, подпоясанной солдатским ремнем.

Мальчик крепко сжимал в руках букет цветов.

Когда осталось пройти не больше пяти метров, малыш вдруг остановился, с минуту исподлобья внимательно всматривался в лицо Ларисы, потом сорвался с места и, смешно топая крохотными валенками, подбежал к ней вплотную и протянул букет:

– Вот. Это тебе.

– Мне? Но за что?

– За сестричку.

– За кого?! – почему-то вдруг стало плохо видно, словно сквозь пелену.

– Ну, у тебя на руках которая. Папа сказал, что тебя так долго с нами не было потому, что ты сестричку рожала. Мамочка! – Подбородок малыша задрожал, из широко распахнутых карих глаз горохом посыпались слезы. – Ты больше не уходи так надолго, ладно?! Я буду послушным, буду есть манную кашу даже с комочками, вот хоть целую кастру… каструю съем, только не уходи!

Он прижался лицом к шубе Ларисы и горько заплакал.

– Что… – Девушка беспомощно подняла глаза на приблизившегося мужчину. – Что все это значит?

– То и значит, Лариса Дмитриевна, – твердо произнес он. – Ты – наша мама. Дай-ка мне дочку, хоть познакомлюсь с красавицей. А ты пока Олежку успокой.

Мама мне потом говорила, что в этот момент полюбила Николая раз и навсегда. Этот, пусть не очень красивый, но такой надежный, такой сильный и, как потом оказалось, очень добрый, нежный и заботливый мужчина в одно мгновение вернул ей семью, прогнал прочь безысходность, подарил счастье.

А еще – стал настоящим отцом ее дочери. Ну а Лариса, конечно же, всем сердцем полюбила маленького Олежку, заменив ему маму.

Вот так мы с мамой и стали Ярцевыми.

Жили мы в просторной трехкомнатной квартире моей прабабушки Клавы, где когда-то родилась и выросла мама. Двушку папы Коли сдавали, со временем туда должен был переехать Олег.

Скрывать от нас с братом, что мы не родные, родители не стали – все равно нашлись бы «доброжелатели» среди маминых соседей или папиных знакомых, поспешившие сообщить мне или Олежке правду. И переезд ничего не дал бы – гарантии, что не встретишь кого-то из прошлой жизни, нет.

Да, мы все знали, но это вовсе не мешало мне искренне и горячо любить моего самого лучшего в мире папу Колю. А Олежке – маму Лару.

Папа ходил на все родительские собрания в мою школу, а мама – на Олежкины. Мы же с братом относились друг к другу как и положено брату с сестрой: склоки, драки, скандалы, но если вдруг что – Олег за меня любого готов был придушить собственными руками. А потом опять дразниться и ехидничать.

Я же в случае необходимости поддерживала брата во всем. И порой разделяла с ним его наказание, а иногда и брала вину на себя, зная, что меня, девочку, накажут мягче.

Вот так мы и жили. Тепло и уютно, с пирожками по воскресеньям и семейными походами на лыжах зимой. Летом – на дачу, конечно же. Папа Коля купил в свое время полуразвалившийся дом в деревне и вместе с друзьями сделал из него настоящий терем-теремок. Мы все тоже помогали по мере сил. И теперь у нас есть не банальные шесть соток с огурцами и редиской, а большой участок с яблоневым садом и подсолнухами у калитки.

Я знаю, что мама очень хотела родить общего ребенка, но ничего не получилось. Сидение на пне в зимнем лесу аукнулось.

Олежка окончил школу без медалей, но и без справки – нормально, в общем. Средненько. Военным, как папа Коля когда-то, он быть не захотел, поэтому поступил в технический университет, на факультет с минимальным конкурсом. Главное, что там была военная кафедра.

Учился кое-как, но с курса на курс переходил.

И на момент моей кретинской выходки учился уже на третьем курсе.

– Мамуль, – тяжело вздохнула я, прижавшись к теплому маминому боку, – ну почему так получилось – ты у нас такая красавица, высокая, стройная, на тебя все мужчины оглядываются, с завистью на папу Колю смотрят, а я…

– А что ты, котенок? – Мама убрала с моего лица непослушную прядь волос и ласково чмокнула в кончик носа. – Ты у меня еще лучше получилась, разлитие желчи особ женского пола при виде тебя гарантирую.

– Издеваешься, да? – Я даже обиделась – она что, меня совсем уж дурочкой считает? Или слепой? – Понимаю, ты меня так успокаиваешь, но тогда надо было зеркала из дома убрать, в которых отражается толстая бесцветная моль.

– Кто? – нахмурилась мама.

– Моль. Так меня Олег Свистунов назвал, когда я его на белый танец пригласила. И издевался еще, а они все смеялись…

Недавняя обида, уже подзабытая и заброшенная в угол, приободрилась и засуетилась в носу, провоцируя слезные железы. Но я сдержалась, всхлипнув только один раз. Ну, может, и два. Но не больше.

– Это я виновата, – немедленно расстроилась мама.

– В чем, интересно? В том, что влюбилась в свое время в толстенького самца моли?

– В твоем утверждении соответствует действительности только одно слово – самец. Самцом господин, в то время – товарищ, Можейко был знатным. Обольщал юных глупышек легко и непринужденно. Но ни толстым, ни молью бесцветной он не был, наоборот – обладал тонкой, одухотворенной внешностью поэта.

– Тогда почему я получилась такая? Вся серая, словно пыльная. И, кстати, в чем тогда ты виновата?

– В том, что упустила момент твоего взросления и не научила пользоваться косметикой. Просто у вас в школе это запрещено, а ты не интересовалась. Мне же и в голову не могло прийти, что ты считаешь себя некрасивой. Поверь мне, Варенька, у тебя самая выигрышная внешность, какую только можно придумать, просто мечта режиссера!