— Как бы я хотел научиться этому снова. — Юджин вздохнул и провел указательным пальцем по ручке инвалидного кресла.

— Я постараюсь помочь тебе.

— О нет, Бесс, не стоит трудов. Ты обещала мне главную помощь, все остальное не имеет никакого смысла.

— А не выйти ли нам в сад? — перевела разговор на другое Бесс. — Юджин, я хочу взглянуть на розы сейчас, в лунном свете. Ты не против?

— Тогда тебе придется немного потрудиться, детка. — Он кивнул на дверь, ведущую в сад.

— Открыть? Конечно!

Бесс вскочила со стула словно гибкая грациозная кошка и повернула ручку. Юджин уже был рядом, она невольно потянулась к коляске, но он остановил ее словами:

— О нет, я не нанимал сиделку.

— Прости, Юджин.

Ночь стояла теплая, безветренная, розы замерли, словно гвардейцы на параде, высоко поднявшие головы в голубых мохнатых шапочках.

— Если бы у них были зеленые головки, то я бы сказала, что они похожи на гвардейцев в медвежьих шапках, которые стоят у Букингемского дворца.

Южин помолчал, потом кивнул.

— Ты права, детка. Я и не замечал прежде.

— Ты гордишься своими розами?

— Пожалуй. Они сделали знаменитым таинственного селекционера, который представил их на конкурс под названием «Порнозвезда».

Он тихо засмеялся, ему вторила Бесс.

— И никого из устроителей не шокировало название? — спросила она.

Юджин пожал плечами.

— Нет. Ничуть. Тем более что псевдоним, под которым я выставляю свои цветы, — «Королева Фей».

— Неужели никто не догадался, что название оперы Перселла может быть близко тебе, певцу с мировым именем?

Юджин вскинул голову.

— А ты знаешь эту вещь?

— Я слушала арию и речитатив из этой оперы в твоем исполнении.

Он польщенно хмыкнул и поправил лацкан смокинга.

— Нет, уже давно нет никому никакого дела до отставного певца. Мой голос живет совершенно отдельной от меня жизнью. Знаешь, это похоже на то, что происходит между выросшими детьми и их родителями. Они больше не нужны друг другу.

— О, Юджин, ты не прав. Знал бы ты, как бы мне хотелось, чтобы мои мама и отец были рядом со мной! Конечно, каждый из нас имел бы собственную жизнь, но мы согревали бы друг друга теплом и любовью, встречаясь.

— Ты говоришь так, потому что слишком рано лишилась отца и матери.

Бесс пожала плечами, а Юджин положил свою ладонь на ее запястье. Прикосновение было неожиданным, ласковым, и Бесс почувствовала, как горячо кровь толкнулась в сердце.

— Бесс, я попробую хотя бы отчасти заменить тебе родителей.

— Спасибо, Юджин. Я тебе благодарна.

— И я тебе. — Он помолчал, потом указал на свободное место на светлом под луной газоне. — А вот здесь я хочу разбить новый цветник…

Сказал и осекся: я хочу? Мне-то казалось, я уже давно ничего не хочу. Неужели присутствие молодой женщины меняет и во мне что-то? Ведь ничего не произошло, я и без нее выезжал ночами в сад, к розам, они внимали мне. Если бы цветы могли говорить, то наверняка у голубых роз был бы немного писклявый и искусственный голос, но он и должен быть таким, ведь сам цвет неестественный.

Юджину вдруг пришло в голову, что ни один из растущих в его саду цветов не смог бы разговаривать голосом Бесс. Это должен быть совершенно другой, особенный цветок.

— Какая тишина, — восхищенно проронила Бесс, — и какой аромат. — Она запрокинула голову, вдыхая полной грудью запахи ночи. — Кажется, глицинии, — она кивнула на каменную стену, возведенную вокруг поместья три века назад и увитую цветущей глицинией, — пахнут даже сильнее роз.

— Да, ночью некоторые цветы пахнут сильнее, чем днем, особенно в безветренную лунную ночь.

— И… разве это не запах ночной фиалки?

— Маттиола двурогая, детка.

— Давно ли ты увлекся цветами? — спросила Бесс, осторожно подталкивая коляску Юджина к зарослям маттиолы. На сей раз он не противился и охотно принял ее помощь.

— Я полюбил их с тех самых пор, когда публика стала забрасывать меня цветами. Однажды, стоя на сцене, я поймал себя на мысли, что, когда ничего этого не будет, — Юджин развел руки, словно перед ним расстилался безмерный зрительный зал, — я ни за что не останусь без цветов. Я сам себе подарю их. Много-много, живых. Не сорванных цветов в руках живых людей, а цветов, которые живы сами по себе.

— Значит, артист думает о том, что будет, когда публика остынет, охладеет к нему? Когда уйдет его время?

— В общем… да. Хотя это происходит не сразу. Ведь кажется, что время бесконечно, что ты в нем вечен.

Бесс молчала. Рядом с этим мужчиной она чувствовала себя удивительно, как ни с каким другим. Он не влек ее к себе так, как другие, обещая радости плоти. Но было что-то не менее волнующее в его близости! Она ждала каждое слово, которое он произнесет. Ведь от чего возникает волнение в крови, говорила она себе, когда ты рядом с мужчиной? От непохожести — у него другое тело, другой запах, другие возможности… взволновать женское тело. А близость Юджина бередит ум, душу, сердце. Он другой — неизвестный представитель совершенно иного мира. Сердце Бесс забилось быстро-быстро, в животе что-то вздрогнуло, затянулось узлом. Внезапно она взяла руку Юджина — тонкое запястье, длинные пальцы — и быстро прикоснулась губами к коже. Она пахла… корицей?

Юджин вздрогнул.

— Бесс, зачем ты?..

— Юджин, я благодарна за такую первую брачную ночь.

Он усмехнулся.

— У тебя будет и настоящая, но… после меня. Это уже скоро.

— Не надо, не говори так!

Бесс приложила палец к его губам, не позволяя произнести больше ни слова, и почувствовала, как теплые губы, сложившиеся трубочкой, нежно прикоснулись к ее пальцу. Она вздрогнула, поймав себя на мысли, что пи одна ласка мужчин, которых она знала, не казалась ей столь эротичной.

— Мне недавно попалось на глаза одно изречение, принадлежащее американцу: «В браке много боли, а в безбрачии нет радости», — промолвил Юджин. — Кажется, я склонен поддержать его мысль.

Бесс засмеялась.

— Американцы — ребята простые, они что думают, то и говорят. Знаешь, в чем главная трудность переселенцев, приезжающих в Америку из Европы, особенно из Восточной Европы, и из Азии? Научиться открыто выражать свои чувства, причем самые разные, не загонять их внутрь. Одна моя подруга сколотила целое состояние на том, что открыла в Нью-Йорке курсы, где обучает самовыражаться китайцев, которых стало у нас видимо-невидимо.

Юджин улыбнулся.

— Значит, нам с тобой повезло — мы оба американцы… Так будем выражать эмоции открыто.