Харри раздавил окурок каблуком.

Улав Холе выглядел лучше. А может, просто другое освещение. Он спросил, почему Харри улыбается. И что стряслось с его скулой.

Харри сказал что-то насчет собственной неуклюжести, а про себя подумал: в каком же возрасте происходит эта перемена, когда дети начинают защищать родителей от действительности? С ним это, пожалуй, случилось лет в десять.

— У меня была твоя младшая сестра, — сказал отец.

— Как у нее дела?

— Хорошо. Когда она узнала, что ты вернулся, то сказала, что теперь ей надо о тебе заботиться. Потому что она теперь большая. А ты маленький.

— М-м-м… Какая умная барышня. А как ты сегодня?

— Хорошо. Очень хорошо, правда. Думаю, что мне самое время отсюда выбираться.

Он улыбнулся, и Харри улыбнулся ему в ответ.

— А что говорят врачи?

Улав Холе по-прежнему улыбался:

— Чересчур много они говорят. Давай лучше о чем-нибудь другом.

— Ладно. О чем ты хочешь поговорить?

Улав Холе подумал.

— Я хочу поговорить о ней.

Харри кивнул. Он сидел молча и слушал, как встретились его отец и мать. Как они поженились. О том, как мать заболела, когда Харри был еще мальчишкой.

— Ингрид мне всегда помогала. Всегда. Но я так редко бывал ей нужен. До тех пор, пока она не заболела. Иногда мне приходило в голову, что ее болезнь была на самом деле чуть ли не благом.

Харри вздрогнул.

— В смысле, возможностью хоть как-то, чем-то отплатить, понимаешь? И я старался. Я делал все, о чем она просила. — Улав Холе пристально уставился на сына. — Все, Харри. Почти.

Харри кивнул.

Отец продолжал говорить. О Сестрёныше и Харри, какой хорошей и милой была Сестрёныш. И какая у Харри была невероятная сила воли. Что он боялся темноты, но никому не хотел об этом говорить, и когда они с матерью иногда подходили к его двери, то слышали, как он то плачет, то ругает невидимых чудовищ. Но войти в комнату и успокоить, утешить его родители не могли. Иначе он пришел бы в ярость и стал кричать, чтобы они убирались.

— Ты всегда считал, Харри, что сражаться с чудовищами надо только самому.

Улав Холе вновь пересказал старую историю про то, что Харри не говорил ни слова, пока ему не исполнилось почти пять лет. Но когда в один прекрасный день он заговорил, то фразы словно сами полились из него. Длинные, серьезные, со взрослыми словами. Родители недоумевали: откуда он их знает?

— Но Сестрёныш права, — улыбнулся отец. — Ты снова стал маленьким. И почти перестал говорить.

— М-м-м… Ты хочешь, чтобы я говорил?

Отец покачал головой:

— Ты уж лучше слушай. Но на сегодня довольно. Приходи как-нибудь еще.

Харри пожал левую руку отца своей правой и встал.

— Ничего, если я поживу в Оппсале пару дней?

— Спасибо, что сам предложил. Я не хотел тебя обременять, но ведь дому нужен присмотр.

Харри решил не уточнять, что в его собственной квартире собираются отключить электричество.

Отец позвонил, вошла молодая медсестра, обратилась к отцу по имени, невинно кокетничая с ним. А Харри отметил, что отец понизил голос, когда стал объяснять, что Харри нужно взять ключи от дома из чемодана, обратил внимание на то, как лежачий больной старик пытается распустить перед ней перья. И почему-то эти попытки не выглядели жалкими, казалось, так и должно быть.

Вместо прощания отец повторил:

— Все, о чем она меня просила. — И прошептал: — Кроме одного.

Пока медсестра вела Харри к комнате, где хранились вещи пациентов, она сообщила, что с ним хочет поговорить врач. Харри нашел ключи в чемодане, а потом постучал в дверь, которую показала ему медсестра.

Врач кивком указал ему на стул, сам откинулся на спинку кресла и сложил ладони домиком.

— Хорошо, что вы вернулись домой. Мы пытались вас найти.

— Знаю.

— Рак распространился дальше.

Харри кивнул. Кто-то когда-то говорил, что в этом и состоит основное занятие раковых клеток: распространяться.

Врач изучающе посмотрел на него, словно размышляя, стоит ли сделать следующий шаг.

— Да, — произнес Харри.

— Да?

— Да, я готов услышать все остальное.

— Сейчас мы уже обычно не говорим, сколько, по нашему мнению, пациенту осталось. Потому что случаются ошибки, и вообще знать такие вещи — слишком тяжелый груз. Но я считаю, в данном случае будет корректным сказать, что он живет уже дольше, чем ему отпущено.

Харри кивнул. Посмотрел в окно. Туман там, внизу, был все таким же плотным.

— У вас есть мобильный, чтобы мы в случае чего могли вас найти?

Харри покачал головой. Внизу, из тумана, послышался звук сирены. Или ему показалось?

— Может, вы тогда скажете, кто мог бы вам сообщить?

Харри вновь покачал головой:

— Не беспокойтесь. Я буду сюда звонить и навещать его каждый день. Ладно?

Врач кивнул и посмотрел вслед Харри, когда тот вскочил и понесся к выходу.

Когда Харри добрался до Фрогнербадет, было уже девять. Территория самого Фрогнер-парка — полтысячи квадратных километров, но бассейн занимает только небольшую часть этой территории и к тому же обнесен забором, поэтому для полиции не составило труда оградить место происшествия. Они просто-напросто протянули ленту с внешней стороны забора и посадили полицейского у ворот, где продавались билеты в бассейн. Вся стая стервятников, криминальных обозревателей, уже слетелась, и сейчас они клекотали у входа, жаждая только одного: взглянуть на тело. Как-никак депутат стортинга, значит, общественность имеет право увидеть столь выдающийся труп.

В «Каффепикене» Харри взял чашку «американо». Столики у них стояли на улице весь февраль, и Харри уселся, закурил сигарету и стал разглядывать толпу перед входом в бассейн.

Какой-то мужчина опустился на соседний стул.

— Неужели сам Харри Холе? Где это вы пропадали?

Харри поднял глаза. Рогер Йендем, криминальный репортер из «Афтенпостен», тоже закурил и махнул рукой в сторону Фрогнер-парка:

— Наконец-то Марит Ульсен получила что хотела. К восьми вечера она станет звездой. Повеситься на вышке для прыжков во Фрогнербадет? Good career move.[35]— Он повернулся к Харри и скорчил рожу: — А что у вас со скулой? Выглядите паршиво.

Харри не ответил. Прихлебывал кофе и ничего не делал, чтобы прервать болезненную паузу, надеясь — совершенно напрасно, — что журналист поймет, что его общество нежелательно. Из тумана над ними послышалось хлопанье — звук вертолетного винта. Рогер Йендем прищурился и посмотрел вверх.