– Видишь, денег у тебя нет, а как нет, то иди, откуда пришел. А я тут посижу, чай попью, – и Назар по-недоброму взглянул на надоедливого гостя.

Но Нарциссу деваться было некуда, и он совершенно не собирался идти на попятную.

– Я с тобой вечером рассчитаюсь, – солгал Нарцисс, не подозревая, с кем, собственно, собирается связаться. – Как пить дать. Так что иди работай и ни в чем не сомневайся. А Голова тебе для бодрости стопаря нальет.

Нарцисс снова лгал, потому что Голова, во-первых, был сам большой мастак угоститься на дармовщину, а во-вторых, кузнеца он (и, прямо скажем, не без оснований) опасался, как опасается православный нечистой силы, и в жизни не уселся бы с ним за один стол. Таким образом, ложь Нарцисса была обречена на позорный провал, и черный огонь под густыми бровями Назара превратился в свирепое пламя, которое вдруг полыхнуло на Нарцисса, и тот стал уже было ретироваться к двери, догадавшись наконец, что не на того нарвался, но было уже поздно – ноги у него подкосились, но на пол он не упал, а оказался на наковальне, а Назар давай прохаживаться по нему кувалдой. К удивлению Нарцисса, больно ему не было – кувалда скорее охлаждала, чем обжигала его, и он вдруг почувствовал, что соки жизни покидают его, упругие ягодицы, на которых так удобно сидеть в автомобиле, превращаются в сухофрукты и кровь у него уже не кровь, а узвар, который уже не гонит по жилам почти остановившееся сердце. Сознание при этом он не терял и мучительно наблюдал за манипуляциями кузнеца, который, видать, разозлился не да шутку, если уж оторвался от чая и решил уделить время гостю. И длилась процедура эта, как показалось Нарциссу, целую вечность, но в конце концов кузнец угомонился и Нарцисс вдруг снова оказался на стуле, причем без всякого желания опять лгать. К своему удивлению, он услышал, как из его собственного рта изливаются слова благодарности, но решил не вмешиваться. А тот то ли улыбался сквозь усы, го ли морщился и по-прежнему потягивал чай, но уже смотрел на Нарцисса не злобно, а даже как бы сочувственно, и Нарцисс стал отпрашиваться, ссылаясь на то, что хозяйка его давно уже заждалась, да и о стекле надо побеспокоиться. Кузнец возражать не стал, и Нарцисс, поддерживая штаны – во время процедур на наковальне он похудел килограммов на десять, – потащился опять же в сельсовет, где ненавистный толстун (на самом деле Голова вчерашней ночью похудел почти в два раза) стал допекать его разбитым окном и угрожать, что Галочка его уволит за свинские выходки и черную неблагодарность.

«Ничего, – думал Нарцисс по дороге в город, – до цилиндра я доберусь вечером, после работы. Он даже не подозревает, что я с ним, красавцем, сделаю».

Он ошибался. Цилиндр подозревал. Несколько последних столетий научили его осторожно относиться к людьми, которым посчастливилось им обладать. И поэтому, как только Инесса расклеила свои отекшие за ночь веки и принялась изучать самое себя в зеркале, которое отнюдь не рассказывало ей, что она милее всех на свете, вероятно, потому, что в этом не было особой необходимости. Инесса была крепкой породы и с каждым годом становилась все более зрелой и округлой, и округлость эта, неизвестная скучной геометрии, окружала ее своего рода победной аурой, и мужчины повиновались ей, как загипнотизированные коты. Именно с этого направления и решил подъехать к ней совершенно распустившийся цилиндр, который, оказавшись в нашем отечестве, повел себя, как зарвавшийся иностранец. И когда Инесса оторвалась от зеркала, стал ей нашептывать приятным таким голоском с легкой хрипотцой и французским акцентом о том, что ей тут не место, ее заждались во дворцах, и что тайна ее рождения окутана мраком, и что пусть она не верит, что ее девичья фамилия Голохвощенко, – это ее враги над ней произдевались, но стоит только припереть к стенке выродков из ЗАГСа, которые вошли в преступный сговор с Нарциссом, и тогда все станет на свои места. Ибо она – принцесса, разумеется, из Монако, ирландского, как положено, происхождения, поэтому и фигура у нее такая (цилиндр томно вздохнул), и волосы с рыжинкой, и кожа с удивительными, нежнейшими веснушками, в честь которых придворные барды должны петь дифирамбы, не надеясь, однако, на взаимность… Ну какой женщине, судьба которой безжалостно запроторила ее на двенадцатый этаж оболонской квартиры с видом на Днепр и банальный, как отварное яйцо, универсам, не понравилось бы то, в чем убеждал ее преступный цилиндр? Ты только возьми меня с собой, и мы твое дело в ЗАГСе быстро раскрутим, вещал неугомонный цилиндр… Я вижу их насквозь… И Инесса, прижав к необъятному бюсту своего нового друга, ринулась в сторону ЗАГСа, чтобы раз и навсегда возвратить себе то, что принадлежало ей по праву первородства. Цилиндру, правда, было хорошо известно, что женщины намного мстительнее, чем мужчины, и что спастись ему от супружеской пары будет весьма непросто. «Эх, где мои ноги! – вздыхал цилиндр, припоминая себя еще в человеческом облике. – Проклятый Калиостро…» Но не будем углубляться в тайны этого изъеденного молью головного убора, потому что нам предстоит стать свидетелями удивительного диалога, которому, быть может, позавидовал бы и сам Сократ. А тем временем Инесса грозным смерчем ворвалась в ЗАГС, заставленный фикусами, словно фикус является символом семейного счастья, помогает регистрировать акты гражданского состояния или способствует потенции. Не став тратить время на клерков, в глазах у которых нельзя было прочитать ничего, кроме мечты о конвертике с портретами наших земляков, Инесса ринулась в кабинет начальника, на двери которого большими золотыми буквами было написано: «В.Н.Соболь-Бессмертный». Секретаршу, бросившуюся ей наперерез, она отмела, как ком грязи, и вот она уже на пороге унылой комнаты, в которой сбудется ее мечта.

– Помогите мне, – нежно прошептала Инесса, – а не то я вас под суд отдам.

Она, однако, с трудом представляла себе, с кем, собственно, имеет дело, потому что Соболь, даже если он не был бессмертным, появился на свет не сегодня и даже не вчера и потому что таких, как Инесса, на своем веку он уже перевидал великое множество. И поэтому он без особого удивления, как мясник на очередную свиную тушу, уставился на нашу разгорячившуюся красавицу, стараясь понять, как именно он может побыстрее схватиться с ней на служебном диване, да так, чтобы за это не пришлось платить и отвечать. Она, в свою очередь, тоже какое-то мгновение рассматривала его радушное, как африканская маска, лицо и розовую лысину, на которой проступали контуры какого-то материка. Не исключено – Атлантиды.

– Под суд! – снова категорически заявила Инесса, обрушившись на стул перед заваленным казенными бумаженциями стол. – Потому что от меня подло скрыли тайну моего рождения. И если бы я ее сегодня не узнала от цилиндра…

И она крепко вжала своего нового друга в соблазнительную долину между двумя возвышенностями. Цилиндр, который за долгие годы затворничества в сундуке уже почти позабыл, что это такое, на мгновение даже пожалел, что привел ее сюда.

– Вашего рождения? – Соболь-Бессмертный чуть выкатил и без того выпученные глаза и сделал вид, что весьма и весьма удивлен. – Но почему у вашего, гражданочка, рождения есть тайна?

И он попросил принести из архива какой-то удушливый том, который оказался на самом деле тошнотворной папочкой, в которой хранились небрежно написанные листки. И те неумолимо свидетельствовали, что Инесса – Голохвощенко и родилась она в Житомире в семье Голохвощенков, что и записано.