И вот однажды, когда мы играли в спортзале в хоккей на полу, наш физрук мистер Остин отлучился по какому-то делу на десять минут. Мы с Бабаком были в одной команде и в игре особо не участвовали. Мы, типа, просто стояли в центре зала с клюшками в руках и смотрели, как другие лупят по маленькому оранжевому мячу.

Ашер Бил играл за команду противника и, увидев, что мистер Остин вышел из зала, сразу же зафитилил Бабаку мячом промеж глаз. Бабак так смешно заморгал, что все дико заржали, но я понял, что Бабаку реально больно, и смеяться не стал. Помню, меня сразу бросило в жар, лицо словно запылало: у меня уже тогда возникло желание убить Ашера Била, но в то время я еще думал о будущем, а потому не планировал акта возмездия, разве что чисто подсознательно.

Я увидел, что тупоголовые кретины, с которыми теперь стал водиться Ашер Бил, обмениваются взглядами и гнусно улыбаются. Они напомнили мне стаю хищных птиц или косяк хищных рыб, потому что действовали практически в унисон, хотя не обменялись ни словом.

Они что, выделяют феромоны или как?

Словом, Бабак получил пас, но как только его клюшка коснулась мяча, Ашер или один из его дружков подсек Бабака клюшкой, да так, что тот чуть было не навернулся. Бабак попытался отбить оранжевый мячик, словно это могло его защитить, но эти кретины продолжали ставить ему подножки, даже когда мяч был у другого игрока. Еще немного – и он точно убился бы, поэтому я уж было собрался посоветовать ему сесть на пол или бежать к скамейкам для зрителей, но он явно не хотел признавать, что стал объектом грубого насилия. Типа, он должен верить, что здесь, в Америке, люди гораздо лучше, чем везде. Может, именно так ему сказали родители, когда уезжали из Ирана: Америка лучше.

Бабаку продолжали делать подсечки до тех пор, пока Ашер, в свою очередь, не нанес удар, от которого маленького иранского мальчика отбросило прямо к скамейкам. Ноги его взлетели выше головы, и я услышал, как его черепушка с каким-то противным глухим звуком стукнулась о деревянную перекладину.

Почти все[29] загоготали, как гиены, потому что Бабака раскрутило, точно крылья ветряной мельницы, теперь его ноги беспомощно болтались в воздухе, а туловище застряло между скамейками.

Однако на сей раз Бабак не смог встать на ноги.

– Брось придуриваться! – произнес Ашер с таким видом, будто они с Бабаком были друзьями. – Ты в порядке. – Ашер вытащил Бабака из щели между скамейками, и я сразу понял: у Бабака здорово кружится голова, потому что он качался, как пшеничные колосья на ветру в рекламе пива. – Добро пожаловать в Америку, – сказал Ашер, словно забыв о том, что Бабак уже больше года учился в нашей школе, и дважды похлопал Бабака по спине.

Каждый раз проигрывая в памяти этот случай, я представляю себе, как бегу к ним и неожиданно для себя взмываю в воздух. Моя клюшка превращается в меч самурая, я одним мощным ударом срубаю Ашеру голову с плеч, причем так, что она летит через весь зал прямо в баскетбольную корзину.

Два очка!

Но в реальной жизни я остался стоять, где стоял.

А в раздевалке, пока Бабак переодевался, они снова принялись его доставать.

– А это что такое? – спросил Ашер, вытащив из шкафчика Бабака футляр со скрипкой.

Бабак, который в этот момент как раз натягивал штаны, чуть было не упал. Его щуплая смуглая грудь была страшно впалой. А соски – темно-фиолетовыми, почти черными.

– Это скрипка моего дедушки. Осторожнее. Пожалуйста. В нашей семье она передается из поколение в поколение! – Его глаза были широко распахнуты, он казался страшно испуганным.

Поскольку на меня, собственно, никто не обращал внимания, я осторожно подошел к Ашеру со спины и, не дав ему опомниться, выдернул у него из рук скрипку.

– Пикок? – удивился Ашер.

Я отдал скрипку Бабаку, а тот сразу прижал ее, точно младенца, к груди.

– Если еще хоть раз тронешь его или скрипку, я открою всем твой секрет. – Слова эти сами вырвались у меня изо рта. Сердце вдруг глухо забилось, а язык присох к нёбу. Но я все же добавил: – Ей-богу! Я всем расскажу. Буквально каждому!

У Ашера сразу забегали глазки, ведь он точно знал, что́ я имею в виду, однако он взял себя в руки и сказал:

– Понятия не имею, о чем это ты, Пикок. И вообще, ты, блин, какой-то странный.

Ашер натужно засмеялся и повернулся к нам с Бабаком спиной.

Я увидел, как дружки Ашера разинули рот – Какой такой секрет? – и понял, что вернул себе власть над Ашером Билом.

Он отстал от меня, и это дорого ему обошлось.

А Бабак просто переоделся и вышел из раздевалки, даже не сказав мне спасибо или вроде того, что, по правде говоря, меня немного расстроило.

И вот на большой перемене я попытался найти Бабака в столовой – проверить, все ли в порядке, – но его, как ни странно, там не оказалось, хотя время ланча у нас с ним совпадало.

На следующий день в спортзале я специально наблюдал за Бабаком, чтобы посмотреть, отвязался ли от него Ашер со своей гоп-компанией, и понял, что они оставили его в покое. И вот где-то в середине занятий, когда мы оба усиленно делали вид, будто играем в хоккей, я подбежал к Бабаку и спросил:

– А почему тебя вчера не было в столовой? Ты что, ходил в медпункт?

– Мне не нужны неприятности, – не глядя на меня, ответил Бабак. Его глаза были устремлены на маленький оранжевый мячик, за которым гонялись ребята из нашего класса. – Просто оставь меня в покое.

В раздевалке к Бабаку уже никто больше не привязывался, что даже вызвало у меня некоторое чувство гордости.

Тогда я решил проследить за Бабаком после уроков и обнаружил, что он встретился со школьным уборщиком возле актового зала. Уборщик впустил Бабака в зал и сразу ушел. Актовый зал в нашей школе используется достаточно редко, поэтому в коридоре возле него, как правило, пусто. Я прижался к стеклу в верхней части двери и увидел, что Бабак достает свою скрипку, настраивает ее и начинает играть.

Я был просто ошеломлен, и это еще мягко сказано.

В свои пятнадцать лет он был скрипачом мирового класса – такой игры на скрипке вы точно никогда не слышали.

Музыкант-волшебник.

Я смотрел на него через стекло и слушал, как этот крошечный мальчик извлекает из своей скрипки взмывающие вверх и падающие вниз чарующие звуки, от которых сладко щемило в груди.

Это было поистине прекрасно.

И самой лучшей частью была та, когда он закрыл глаза и начал кивать в такт взмахам смычка; я могу поклясться, что когда он играл на своей скрипке, то был уже не потерянным крошечным иранским мальчиком, который жил в городе, населенном тайными расистами, – нет, он был богом и полновластным хозяином своего мира.