В тоне ощущался явный недостаток тепла.

– А у тебя точно место есть?

– Точно. Заедем за тобой в четверть восьмого. Приготовления Бэзил начал в пять часов. Второй раз в жизни он побрился, завершив эту процедуру небольшим ровным порезом прямо под носом. Ранка кровоточила, не переставая, но ему, по совету горничной Хильды, удалось остановить кровотечение с помощью кусочков туалетной бумаги. Бумаги понадобилось много, и, чтобы можно было свободно дышать, он подрезал получившуюся под носом подушечку ножницами; с такими вот неуклюжими бумажными усами и запекшейся на верхней губе кровью он принялся бродить по дому, не находя себе места от нетерпения.

В шесть вечера он опять занялся ранкой, отмочив засохшую бумагу и попробовав разгладить пальцами сильно побагровевший шрам. Через какое-то время ранка подсохла, но когда он по неосторожности широко открыл рот, чтобы позвать маму, ранка открылась опять – и вновь пришлось прибегнуть к туалетной бумаге.

В четверть восьмого, надев синий пиджак и белые фланелевые брюки, он нанес последнюю полоску пудры на шрам, тщательно размазал пудру носовым платком и торопливо выбежал к машине Джо Гормана. Джо водил сам; впереди, рядом с ним, сидели Льюис Крам и Хьюберт Блэр. Бэзил уселся на широком заднем сиденье один, и машина поехала, нигде не останавливаясь, из города по шоссе Блэк-Бэр; никто к Бэзилу не оборачивался, все тихо разговаривали между собой. Поначалу он думал, что они хотят подобрать по дороге еще каких-нибудь ребят; но, прислушавшись к разговорам, мало-помалу он пришел в ужас; в какой-то миг ему даже захотелось выйти из машины, но в таком случае они бы увидели, как он задет. Его душа, а вместе с ней и лицо окаменели, и до самого конца поездки он так и просидел молча, ни с кем не разговаривая, да и к нему никто не обращался.

Спустя полчаса в поле зрения показался дом Дэйвисов – высокий просторный коттедж, стоявший на небольшом полуострове у озера. Свет фонарей обрисовывал его колеблющиеся светящиеся очертания на водной глади, окрашенной в золотой и розовый. Чем ближе они подъезжали, тем громче доносились до них с лужайки низкие звуки басовых туб и барабанов.

Оказавшись внутри, Бэзил стал оглядываться, ища Имогену. Она была окружена толпой желающих записаться на танец к ней в книжку, но Бэзила она заметила; его сердце подпрыгнуло в ответ на ее мягкую, сердечную улыбку.

– Бэзил, я запишу тебя на четвертый, одиннадцатый и еще на второй из биса… Что с твоей губой?

– Порезался, когда брился, – торопливо ответил он. – А как насчет ужина?

– Ужинать я должна с Рипли, потому что он меня пригласил!

– Нет, не должна! – уверил ее Бэзил.

– Нет, должна! – вмешался оказавшийся поблизости Рипли. – Почему бы тебе не пригласить на ужин свою девушку?

Но никакой девушки у Бэзила не было, хотя он об этом еще и не подозревал.

После четвертого танца Бэзил повел Имогену на причал, где они нашли место в пришвартованной моторной лодке.

– И что теперь? – спросила она.

Он не знал; если бы он на самом деле в нее влюбился, то обязательно бы догадался. Когда ее рука на мгновение коснулась его колена, он ничего не заметил и принялся болтать. Он стал рассказывать ей, как здорово он играл в бейсбол во втором школьном составе, как однажды он выбил первый номер в игре из пяти подач. Он рассказал ей о том, что некоторые парни популярны среди парней, а некоторые – среди девушек, и вот он, например, популярен среди девушек. Короче говоря, Бэзил облегчил душу.

Наконец, он почувствовал, что слишком уж много говорит о себе, и вдруг сказал, что Имогена нравится ему больше всех.

Имогена сидела, тихо вздыхая, при свете луны. В соседней лодке, скрытой тьмой за причалом, сидело четверо. Джо Горман пел:

– Я подумал, что ты, быть может, захочешь об этом узнать, – сказал Бэзил Имогене. – Подумал, что ты, быть может, думаешь, что мне нравится другая. Ведь когда мы вчера играли, до меня очередь так и не дошла…

– Что-что? – рассеянно переспросила Имогена.

Она уже давно забыла про вчерашний вечер, и про все вечера, кроме этого, и теперь думала о том, что в голосе Джо Гормана скрыта какая-то магия. Следующий танец она будет танцевать с ним; он научит ее петь новую песню. А Бэзил был какой-то странный – зачем-то рассказывал ей все эти вещи… Он, конечно, был красивый, неплохо выглядел и все такое, но… Пожалуй, пора заканчивать этот танец. Ей было вовсе не весело!

Внутри послышалась музыка, нервные дрожащие скрипки заиграли «Все делают это».

– Ах, ты слышишь? – воскликнула она, выпрямившись и щелкнув пальцами. – Ты умеешь танцевать под рэгтайм?

– Послушай, Имогена… – он едва осознал, как нечто только что от него ускользнуло, – давай еще посидим здесь… А Джо потом скажешь, что забыла.

Она стремительно встала:

– Ах нет, как же можно!

Бэзил неохотно проводил ее в зал. Все опять вышло неудачно – он опять слишком много болтал. С печалью стал он ждать одиннадцатого танца – он будет вести себя иначе. Теперь он убедил себя, что влюблен в Имогену. От самообмана, от притворной страсти и желания у него вдруг стало сухо во рту.

Незадолго до начала одиннадцатого танца он обнаружил, что что-то затевается, а его все намеренно избегают. Ребята перешептывались и тихо о чем-то переговаривались, а когда он подходил ближе, тут же повисала неестественная тишина. Он услышал, как Джо Горман сказал Рипли Бакнеру: «Нас не будет всего три дня. Если Глэдис не может, зови Конни! Все “дуэньи” будут… – И тут же, заметив Бэзила, сменил окончание фразы: – И все вместе сходим в лавку Смита, съедим по мороженому, выпьем содовой».

Чуть позже Бэзил отвел в сторонку Рипли Бакнера, но никакой полезной информации из него извлечь не удалось: Рипли не простил Бэзилу попытку увести у него Имогену.

– Да ничего такого особенного, – упрямо повторял он. – Честное слово, собираемся к Смиту, только и всего… А что с твоей губой?

– Порезался, когда брился.

Когда пришло время танца с Имогеной, та повела себя еще более рассеянно, чем раньше. Перемещаясь по залу в судорожно обхвативших ее медвежьих объятиях под песенку «Гризли», она прямо во время танца не переставала обмениваться загадочными полуфразами с другими девушками. Он снова повел ее к лодке, но там уже кто-то сидел, и они стали ходить туда-сюда по причалу; он пытался завязать разговор, но она в ответ лишь напевала:

– Послушай, Имогена! Когда мы сидели в лодке, я хотел тебя спросить про тот вечер, когда мы играли в «Говори правду». Ты тогда сказала правду?

– Ах, да к чему вообще вспоминать про эту дурацкую игру?

До ее ушей, и не единожды, уже доходило, что Бэзил считает, что он – просто чудо; этот слух разнесся с такой же легкостью, как и слухи о невиданных достоинствах Бэзила, разнесшиеся пару недель назад. Имогена всегда со всеми соглашалась – и она уже успела согласиться сразу с несколькими охваченными эмоциями мальчиками в том, что Бэзил вел себя просто ужасно. Так что ей, благодаря ее собственной ветрености, было сложно не проникнуться к нему неприязнью.