Счас она придет в себя и кое-кому такие чувства покажет! Ага. Розгами.

Зачесалась пятая точка. Предчувствие?..

За спиной барона на все это безобразие пялилась Аннита с многообещающим выражением лица, уперев руки в бока. Мне аж поплохело.

— Т-т-т… — попыталась ответить я, но с перепугу забыла слова.

— Что «т-т-т»? — строго спросил барон.

— Труба. — Меня в конце концов прорвало. — Сажа…

— Ясно! — припечатал хозяин. — Так, без паники…

Это он мне? Или всему остальному человечеству?

— Вы, — обратился он к лакеям. — Отнесите госпожу в ее покои и дайте ей нюхательную соль.

Два дюжих дяденьки осторожно подняли баронессу и под восторженные крики близнецов потащили на вытянутых руках в глубь дома. То ли испачкаться боялись, то ли скомпрометироваться не хотели…

— Вы двое, — обратился к детям вдогонку папа. — Марш отсюда, чтоб я вас три часа не видел.

Да? Это он надеется или предполагает?..

— Госпожа Аннита — распорядитесь убрать золу! — командовал аристократ, не обращая внимания на ползающих, танцующих и поющих придурочных магов. Наверное, уже не первый раз видел коллективное сумасшествие. — Мебель на перетяжку, ковер выбросить!

Тут очередь дошла и до меня.

— А ты… ступай к прачкам, пусть они тебя как следует отмоют! — приказал он мне.

Я кивнула и потащилась отсюда, влача свое стопудовое тело.

— И позвать ко мне трубочиста! — Последний услышанный мной рык.

Вот. Сразу видно, кто в доме хозяин. Может, на трубочисте отыграется и про меня забудет? Хотя… память у него, как у слона! Помнит все. До последней монетки.

Народ зашевелился, и, пока шла по черной лестнице вниз, в прачечную, мне навстречу уже бежали слуги с ведрами горячей воды, вениками, совками и пуховками. По пути встретила лакеев с длиннющей лестницей — шторы снимать и потолок мыть, наверное.

В прачечной кипели котлы, пар плавал под потолком и, конденсируясь на балках перекрытий, опадал тяжелыми каплями на пол. Пахло плесенью, горячей удушливой сыростью, хозяйственным мылом и немного — грязным бельем.

Три женщины в длинных рубашках без рукавов, поверх которых были повязаны мокрые на животах передники, летали от чана к чану, что-то помешивая, наливая, отжимая и при этом успевая перекидываться задорными шутками.

Старшая прачка Гвинера, круглая как колобок, с мощными плечами и крепкими ногами, завидев меня, уронила обратно в чан только что отжатую простыню и открыла рот от удивления:

— Чур меня!

— Бог в помощь, девушки! — поздоровалась я. — Это я, Золушка. Тьфу, Саша!

Мое появление произвело фурор. Прачки засмеялись, тыкая в меня пальцами, но быстро сообразили, что от них требуется.

Через пять минут я сидела в чане с горячей водой, в котором замачивают белье, и весь коллектив прачечной оттирал меня от сажи. Я почувствовала себя конем Грэга и от души посочувствовала бедняжке. Зато когда меня поставили во весь рост, чтобы облить прохладной водой, и смыли остатки мыла, — раздались возгласы удивления.

— Саша, ты ли это? — спросила Гвинера.

— Дайте подумать, — надула я губу. — Точно! С утра была я. А что?

— Да я и представить не могла, что ты такая красотка! — рассматривала меня старшая прачка ошалевшими глазами.

— Че-его? — вытаращилась на нее я, подозревая эпидемию сумасшествия.

— Да ты в зеркале себя видела? — поинтересовалась тетка.

Я пожала плечами, не понимая, что она хочет этим сказать.

— Пару дней назад. Впечатлений хватит еще на неделю вперед.

— Вылезай и ступай за мной, — хмыкнула женщина под смешки остальных прачек.

Я выбралась из чана, завернулась в протянутую Гвинерой чистую простыню и, оставляя мокрые следы на полу, пошлепала по плитам за ней. Она вывела меня из прачечной в комнатку, где стояли столы для глажки.

Чугунные утюги дымили на подставках, стопки выглаженного белья радовали глаз. В углу стояло зеркало — старое, с отслоившейся по краям амальгамой.

— Хозяин выбросить хотел, а я у госпожи Анниты выпросила. Смотри! — И прачка сорвала с меня простынку.

Скелетоподобная уродина исчезла, уступив место красотке с третьим размером груди, тонкой талией, вполне таким округлым задом и стройными ногами. Волосы после мытья стали густыми и длинными, а кожа просто светилась, гладкая и нежная, как у ребенка.

Я уже успела немножко подзабыть, какой была до того, как попала сюда, и теперь сама обалдела от собственной внешности. Да, похоже, в зеркале точно прежняя я. Но только гораздо, гораздо лучше.

— Как же это, откуда?.. — только и смогла прошептать, поворачиваясь к зеркалу то одним боком, то другим.

— Вот уж не знаю! Я и подумать не могла, что ты такая красавица. Может, и мне в золе и саже вываляться, а потом искупаться? — рассмеялась рыжеволосая дебелая прачка, глядя на меня огромными лучистыми глазами и не проявляя ни капли зависти, лишь искреннее материнское одобрение.

Я, находясь в фазе полнейшего обалдения, промолчала.

Прачка шутливо вздохнула, лукаво подмигивая.

— Да только, боюсь, не поможет! — Скомандовала: — Ладно, налюбовалась, и хватит. Платье я тебе сейчас найду. У меня есть одно, которое хозяйка до родов носила. Их много было, но те все парча да шелк, а это простое, утреннее. На тебя как раз будет, думаю.

Я повиновалась, как автомат.

В кладовке, куда меня привели, оказался целый шкаф вещей, постиранных и аккуратно заштопанных. Мне выдали нижнюю рубашку и светло-серое платье с завышенной талией и кокетливым бантиком под грудью.

Не успела я полностью переодеться, как прибежала Милка.

— Саша, Сашенька, ты где? — вопрошала она, стоя прямо передо мной и не узнавая.

— Да вот же она! — подтолкнула меня прачка.

Горничная не поверила.

— Ты шутишь?! — Проморгалась. — А-а-а… Э-э-э… Саша?!! Ах! — выдохнула Милка, закатывая глаза и плавно оседая на пол.

— Эй, ты чего, подруга? — Я опустилась на колени и похлопала ее по пухлым щекам.

Девушка открыла глаза, потом зажмурилась и вновь распахнула их во всю ширь.

Гвинера пожелала мне удачи и удалилась, оставляя наедине с бесчувственным телом.

— Милка, вставай, хватит на полу валяться. Сама меня откормила, так что это твоя заслуга, — тормошила ее я. — «Ешь больше, ешь», и вот результат — десять поросят!

— Не может быть! Не верю! — причитала служанка. — Так сразу и такое! И так много!

— Ущипнуть? — обозлилась я на «так много». — Раз пять!