Данни рассмеялась.

Эшли дико взглянула на меня:

— Ты трахнешь меня на сей раз или как, мистер? Я люблю трахаться.

Данни снова расхохоталась.

— Алекс, — сказал Гордон. — Мы вчетвером можем здорово развлечься.

— Ага, — поддакнула Данни. — А как же.

— Развлекайтесь втроем, — сказал я.

Когда я вышел, солнечный свет почти ослепил меня.

Данни и Гордон исчезли. Спустя три дня я получил от них письмо:

Мой дорогой старый друг!

С прискорбием вынужден сообщить, что мы с тобой, возможно, больше никогда не увидимся и, вероятно, ты больше не получишь удовольствия, созерцая странную красоту Даниэль или будучи объектом ее сексуальных пристрастий.

Короче, мы с Данни уехали. По очевидным причинам поднялась бы шумиха, если бы Данни снова появилась в кампусе или если бы ее просто кто-нибудь случайно узнал. Это стало ясно с тех пор, как ты снова ввел ее в мир живых и вы навестили тот особняк во Французском квартале.

И будем откровенными, старина, моя карьера, как профессора, подошла к концу. И не только в нашем университете. У кого хватит смелости нанять меня после такого скандала? К счастью, вся эта шумиха, поднятая прессой, изрядно поспособствовала продаже моей первой книги, а издатели просто счастливы и ждут от меня очередного «шедевра», так что я буду писать при любых обстоятельствах.

Мы «в дороге», как говорили старые битники. Направляемся на Запад, но кто знает, куда именно… И где-то посреди небытия мы с Данни навсегда соединим наши грязные злобные душонки (как нам предназначено судьбой) — далеко-далеко от любопытных взглядов консервативно настроенного большинства.

Ты знаешь, что я имею в виду.

Тебе останется только читать мои книги, Алекс, поскольку, боюсь, это последнее письмо, которое я тебе пишу.

Но «никогда не говори «никогда». Поглядим, что еще судьба приготовила для нас в будущем.

Как всегда,

Эль Гордо.

Я бросился к нему домой, намереваясь остановить их. У крыльца красовалась табличка «ПРОДАЕТСЯ». Он оставил мебель, но вывез все книги и одежду.

Андреа Стиллвелл я нашел на заднем дворе. На ней были черные брюки и белая блузка — я даже удивился, что вижу ее одетой.

Она плакала.

— Это вы, — проговорила она сквозь слезы.

— Они забрали Эшли с собой, верно?

— Гордон подарил мне этот дом, — проговорила она. — Я собираюсь продать его. Я не могу жить здесь без него.

— Вот какова цена за вашу дочь? — бросил я. — Частная собственность?

— Нет, — прошептала она. — Она принадлежала ему. Это был мой подарок.

— Если где-то есть ад, — проговорил я, — то ты туда отправишься, Андреа.

— Я знаю.

— Куда они поехали?

— На Запад.

Я продолжил жить, как жил, — преподавал, писал и трахался.

Я не знаю, что было со мной в тот год — первый год после их исчезновения. Я хотел трахнуть все, что движется, и в большинстве случаев мне это удавалось. Кривая моего успеха у женщин стремительно поползла вверх. Большинство из моих пассий были из университета, но я находил женщин в барах и прямо на улицах. Я трахал молодых и старых, белых и черных, замужних и свободных.

Этот «конвейер» закончился, когда я познакомился с Келли, двадцатидвухлетней студенткой. Меня назначили консультантом по выпуску ежегодного литературного альманаха, в котором публиковались работы студентов английского отделения (мой рассказ тоже там был).

Келли была тихоней, с круглым личиком, мелкими зубками и плохим зрением — она носила очки с толстыми линзами. Эти очки возбуждали меня. На публике она выглядела скромницей, зато в постели — настоящий ураган. Я хотел, чтобы со мной она была шлюхой, такой же, как когда-то Данни. Чтобы она проделывала те же грязные штучки, которые я любил. Она лизала мою задницу и приветствовала «золотой дождь», но это была не Данни.

Я любил Келли. Когда она окончила университет, я на ней женился. Она вошла в роль примерной жены, но через девять месяцев поняла, что это не ее амплуа, подала на развод и уехала.

Мне было все равно.

В моей жизни зияла пустота, я знал, что тому причиной, но не хотел думать об этом.

Оставшись в одиночестве, я решил продолжить свой заброшенный роман «Сумерки Иллюзий» и на время забыть про женщин. В книге описывались взаимоотношения профессора и его дочери.

Я работал над романом в течение года. Еще год я искал издателя. Появились хвалебные отзывы критиков, было продано около шести тысяч экземпляров, что не так уж плохо.

А Гордон Де Марко так и не опубликовал больше ни строчки. Я всегда просматривал журналы в надежде увидеть его имя, но — нет. Не было ни дня, когда я не думал бы о нем.

Наконец он позвонил. Звонок раздался, когда я пролистывал одну из его ранних книг и удивлялся, как это ему удавалось так писать.

— Алло?

— У меня уши горят, — сказал он.

— Господи Боже… — воскликнул я. — Гордон Де Марко.

— Да что с тобой такое, мой мальчик?

— Я только что думал о вас.

— Я знаю, — сказал он. — Вот почему я позвонил.

— Не надо снова меня разыгрывать…

— Мое время подходит к концу, Алекс.

— Что?

— Я хочу, чтобы ты приехал повидать меня, — сказал он. — Езжай на Запад, старина, ко мне.

Я не сумел скрыть раздражение в голосе:

— А почему вы ждали пять лет, прежде чем позвонить?

Не ответив, он сказал:

— Кое-кто хочет тоже повидать тебя.

И ее голос:

— Алекс?

— Данни, — проговорил я.

— Как поживает твой замечательный член?

— Он часто думает о тебе, — сказал я.

— Очевидно, жаждет воссоединения.

— Значит, все это время ты была с ним?

— А с кем еще? — засмеялась она. — Приедешь в гости?

— Я не знаю, должен ли.

— Почему?

— Не знаю.

— Боишься?

— Возможно.

— Он умирает, — сказала она. — Его время подходит к концу.

— Что с ним?