Флавия Петрелли молча взглянула на них поверх партитуры, но заговорила не она, а другая.

— Если так, то, по крайней мере, это произошло быстро. Кто бы это ни сделал, он проявил чуткость. — Она повернулась к подруге. — Ты хотела кофе, Флавия?

Во всем этом Брунетти уловил какую-то наигранность, легкую театральность, но все равно задал именно тот вопрос, к которому она подталкивала его своей предыдущей репликой;

— Могу я из этого заключить, мисс Линч, что вы недолюбливали маэстро?

— Можете, — ответила та, глядя ему в глаза. — Я не любила его, а он — меня.

— И были какие-то конкретные основания?

Она махнула рукой:

— У нас были разные взгляды на многие вещи. Основание, на ее взгляд, вполне достаточное.

Он повернулся к Петрелли:

— Скажите, а ваши отношения с маэстро были, вероятно, несколько иными, чем у вашей подруги?

Примадонна закрыла партитуру и аккуратно положила на пол у ног, прежде чем ответить:

— Да. Мы с Хельмутом прекрасно сработались. И мы уважали друг друга, как профессионал профессионала.

— А как люди?

— И это тоже, — торопливо ответила она, — Но прежде всего — профессионально.

— И все же позвольте спросить — как лично вы относились лично к нему?

Если она и ждала этого вопроса, то все равно не смогла скрыть, что он ей неприятен. Она заерзала в кресле — странная, чересчур уж явная демонстрация чувства неловкости! За много лет он немало прочел о Петрелли и знал, что актерского мастерства ей не занимать. Будь в их отношениях с Веллауэром какой-нибудь настоящий секрет, она бы сумела его утаить и не ерзала сейчас, как школьница, уличенная в первой влюбленности.

Он дал разрастись тишине, намеренно не повторяя вопроса.

Наконец она проговорила— с некоторой неохотой:

— Я не любила его.

Не услышав продолжения, Брунетти спросил:

— Если позволите, я бы повторил вопрос, который уже задал мисс Линч: были для этого какие-то конкретные основания?

Ах, какие мы вежливые, злился он. Там, на островке по ту сторону лагуны, лежит старый человек, мертвый, холодный и выпотрошенный, а мы сидим и упражняемся в любезных оборотах: «позвольте спросить», «сделайте милость». Ему вдруг захотелось обратно в Неаполь, где все эти кошмарные годы он имел дело с людьми, презиравшими изощренные словеса, но отвечавшими ударом на удар. Синьора Петрелли вывела его из задумчивости.

— Да никаких особых оснований. Просто — он был antipatico.

Что ж, подумал Брунетти, вновь услышав это слово, — так-то все же лучше, чем попусту играть в любезности. Стоит выволочь его на свет, это универсальное объяснение любой дисгармонии между людьми — что кто-то попросту antipatico, что между людьми не протянулось этой непостижимой ниточки приязни, — и предполагается, что все чудесным образом вдруг станет ясно. Впрочем, при всей невнятности и недостаточности этого слова ничего другого ему, похоже, тут не добиться.

— А что, антипатия была взаимной? — спросил он невозмутимо. — Маэстро тоже находил в вас что-то неприятное?

Она покосилась на Бретт Линч — та снова пила глоточками свой кофе. Брунетти не видел, возможно, между женщинами что-то и промелькнуло в это мгновение. Наконец, словно недовольная навязанной ей ролью, Петрелли взмахнула ладонью — узнаваемым сценическим жестом, еще из «Нормы», со снимка, напечатанного сегодняшними утренними газетами.

— Basta. Хватит с меня.

Брунетти зачарованно смотрел, как одним жестом она сбросила с себя груз лет — проворно вскочила на ноги, и куда только девалась жесткость застывших черт!

Она повернулась к нему:

— Вы все равно это узнаете, рано или поздно, так что лучше уж я сама вам все расскажу.

Тихонько звякнул фарфор — наверное, та, другая, поставила блюдечко на столик, — но он не сводил глаз с певицы.

— Он говорил, будто я лесбиянка, а Бретт называл моей любовницей. — Она выдержала паузу, желая увидеть его реакцию. Не увидев, продолжила. — Все началось на третий день репетиций. Напрямую он ничего не говорил — но то, каким тоном он разговаривал со мной и как отзывался о Бретт… — Она опять замолчала, выжидая, и опять ничего не дождалась. — В конце первой недели я что-то сказанула ему, возникла ссора, и в конце концов он объявил, что намерен написать моему мужу, — она поспешила поправиться, — бывшему мужу, — и сделала паузу, чтобы до Брунетти дошел весь смысл сказанного.

— А зачем он решил это сделать? — полюбопытствовал комиссар.

— Мой муж — испанец. Но развелись мы в Италии — чтобы дети остались на моем попечении. И если мой бывший муж выдвинет против меня подобное обвинение в этой стране… — Она позволила голосу профессионально сойти на нет, давая понять, каковы в таком случае будут шансы, что дети останутся у нее.

— А что дети?

Она тряхнула головой, не понимая, о чем он.

— Дети — они где?

— В школе, как и положено. Мы живем в Милане, и они ходят там в школу. По-моему, незачем их таскать по всем городам, куда меня занесет на гастроли. — Она приблизилась к нему, затем села на край тахты.

Он глянул на ее подругу — та сидела отвернувшись, глядя на колокольню за окном, как если бы разговор ее никоим образом не касался. Довольно долго все трое сидели молча. Что касается Брунетти, то он осмыслял только что услышанное, пытаясь понять, не в этом ли корни его инстинктивной неприязни к американке. Но нет, не верится, — у них с Паолой достаточно приятелей самой разнообразной сексуальной ориентации, так что даже если это обвинение справедливо, все равно — дело не в нем.

— Ну? — спросила наконец певица.

— Что — ну? — отозвался он.

— Вы не собираетесь спросить нас— правда ли это?

Он покачал головой:

— Правда это или нет — в данном случае не важно. Важно только, действительно ли он собирался выполнить свою угрозу и рассказать все вашему мужу.

Бретт Линч обернулась и пристально посмотрела ему в лицо. Потом заговорила недрогнувшим голосом:

— Он бы точно ее выполнил. Это было ясно каждому, кто хорошо его знал. А муж Флавии свернул бы горы, чтобы забрать детей к себе. — Когда она назвала имя подруги, взгляды женщин на мгновение скрестились. Бретт откинулась назад в кресле, засунула обе руки в карманы и вытянула ноги.

Брунетти разглядывал ее. Ну откуда у него такое предубеждение — то ли из-за ботинок этих сверкающих, то ли из-за квартирки, из-за эдакой небрежной демонстрации богатства? Он пытался увидеть ее свежим оком — как в первый раз: вот женщина тридцати с небольшим лет, оказавшая ему гостеприимство, а теперь и доверие. В отличие от своей работодательницы — если Петрелли и в самом деле ею является, — она не принимает театральных поз и ничем не пытается подчеркнуть хищную англосаксонскую красоту своих черт.