– Ты чего дурака валяешь? – я ткнул Маркина кулаком в плечо.

– Осторожно! – взвизгнул Николай. – Бутылка!

И он бережно извлек из кармана поллитровку.

– Ну и шуточки у тебя, Николай, – сердито сказала мать.

– Извините, Ксения Евгеньевна, это он виноват, – отдышавшись, стал оправдываться Маркин. – Как ни позвоню, все занят. Говорю: пообщаемся, а он – давай на следующей неделе. Опять звоню – опять на следующей. Вот и приходится в ваш дом пробираться хитростью. Нэ харашо, генацвали, друзей забывать.

Я прикинул, что, действительно, не видел Николая уже несколько месяцев. Сказать, что я испытал от этого угрызения совести, было бы большим преувеличением. Как-то так вышло, что друзей у меня практически нет. В университете были, но теперь их разбросало по разным городам, и мы лишь изредка переписываемся, а новые почему-то не завелись. С Маркиным я учился на одном курсе, но за пять лет мы ни разу не поговорили толком, хотя Николай был личностью заметной. Однако внимание к себе он привлекал отнюдь не успехами в математике, скорее наоборот – полным отсутствием этих успехов. Про него говорили, что он неглуп и не без способностей, но принадлежит к той породе, про которую сложена поговорка: «Умная голова да дураку досталась». Это был парень довольно редкого на нашем факультете типа. Одевался по-пижонски, охотно участвовал в подготовке факультетских капустников, да и выступал в них с неизменным успехом, к тому же увлеченно занимался теннисом, входил даже в университетскую сборную.

Наша компания, которую прозвали «научной элитой», наблюдала за Маркиным не без некоторого любопытства, но всегда издали, называли его «хоббистом». Это словечко для нас звучало презрительно.

Николай, конечно, догадывался про такое отношение. Но, видимо, был им мало озабочен. Он умело выстраивал свои дела, следил за тем, чтобы сразу два экзамена в одну сессию не заваливать, и тем самым обезопасивал себя от угрозы исключения. С «элитой» он никогда не ссорился, наоборот, при случае готов был выказать свое к нам почтение: мол, прекрасные вы парни, заняты замечательными делами, и только сожалеть приходится, что этот путь не для меня.

Сошлись мы с Николаем уже в самом конце учебы – готовили дипломы у одного научного руководителя. И работу свою Маркин сотворил не без моей помощи. О том, как это все было, я расскажу позже. Сейчас лишь замечу, что после защиты Николай проникся ко мне пылкой любовью, объявил себя моим «вечным вассалом» только ради того, чтобы не расставаться со мной, выпросил распределение в наш институт, собирался идти к Ренчу, но, испугавшись его знаменитой проверки, от этой идеи отказался и вынужден был довольствоваться не столь знаменитой лабораторией, хотя и близкой к нам по профилю. Из-за того, что его лаборатория находится в основном здании института, виделись мы на работе редко, но Маркин время от времени заезжал ко мне. Из его рассказов у меня складывалось впечатление, что теперь он, наконец, всерьез занялся наукой и даже кое-чего достиг. А о его общественной деятельности – он стал председателем совета молодых специалистов – в институте отзывались весьма одобрительно даже закоренелые скептики, убежденные, что от всех этих советов никакого толку, одна показуха.

Я усадил Маркина на тахту, сунул ему в руки первую попавшуюся книгу и велел ждать, «пока поставлю точку». Он безропотно подчинился, словно настоящий вассал, открыл книгу на случайной странице и углубился в нее, будто сразу набрел на что-то необычайно интересное. Однако когда я освободился, чтение он бросил в ту же секунду.

Я взглянул на переплет книги. Это была основательная работа о трудных случаях английской грамматики.

– Занимательно? – спросил я, ткнув пальцем в книгу.

– Ничего, – отозвался Маркин весело. – Умное сочинение, хотя вообще-то я французский учил.

Мы оба расхохотались. И с этой секунды я уже больше не жалел, что пришлось бросить работу. Устал я изрядно, да и тошно было заниматься явно пустым делом, но сам бы оторваться не решился. А тут благовидный повод – гость пришел.

Мать быстро собрала на кухне импровизированный ужин. Николай за столом травил байки из институтской жизни. Я давно знал, что у него острый глаз, да и актерский талант его еще с университетского времени получил признание, а в этот раз Маркин был особенно в ударе. Мы с матерью то и дело покатывались со смеху.

Словом, в тот вечер я вдруг ощутил, как истосковался по самому простому человеческому общению, и бесконечный монолог Николая доставлял мне истинное наслаждение. Мать тоже была довольна. Отдышавшись после очередного маркинского номера, когда он удивительно точно пародировал своего завлаба, она сказала с укором:

– Вот, Юрка, с тобой каждый день видимся, а я не знала про ваш институт и десятой доли того, что Николай рассказал.

– Сам не знал! – попытался оправдаться я. – В провинции живем. От главных событий оторваны.

– Ваш упрек несправедлив, Ксения Евгеньевна, – поспешил воткнуться Маркин. – Я так себе – балагурю. А Юра настоящую науку двигает. Да еще как!

– Комплиментщик! – сказал я. – Ты даже толком не знаешь, чем я занимаюсь.

– Вот именно! – тут же подхватил Николай. – Собственно, я пришел к тебе по делу. Хочу кое о чем расспросить, а также имею одно ценное предложение. Ксения Евгеньевна, Вы не обидитесь, если я на часок уединюсь с Юрой?

Мать согласилась без особой охоты, и я, честно говоря, тоже.

Николай заметил это и, когда мы перебрались ко мне в комнату, сказал:

– Нет уж, сегодня тебе отвертеться не удастся. Вспомни, ты уже целый год обещаешь рассказать, чем занимаешься. Можно подумать – нарочно тянешь.

Упрек был справедлив, пришлось подчиниться. Но снова залезать в дела не хотелось, да и к тому же я имел предостаточно оснований сомневаться в глубине познаний Николая. Поэтому изложил все коротко, в самых общих чертах – о «плацдарме Ренча», «болотном» и «лесном вариантах», универсальных законах, пригодных для движения по «любой местности».

Я еще раз убедился, что суждение об «умной голове», доставшейся Маркину, вполне справедливо – смысл он уловил налету, что стало ясно по нескольким его замечаниям, брошенным вроде бы между делом.

– Все прекрасно, синьор, – сказал Николай, когда я закончил. – Одно хотелось бы знать: какие статьи по этим исследованиям вами подготовлены?

Несмотря на шутливый тон, в его вопросе чувствовалась серьезность и даже какой-то «волевой напор», весьма меня удививший.

– Мне вменяется в обязанность отвечать или могу уклониться? – Я старался вернуть нашему разговору прежний тон, каким обычно говорил с Маркиным.

– Отвечать! – потребовал Николай. – Уверяю тебя, это не праздное любопытство. Скажи, пожалуйста, ты что-нибудь писал про свои результаты?

– Нет, – ответил я покорно, сбитый с толку деловым тоном Николая, и, словно уже оправдываясь, добавил: – Руки не доходили.

– Вот-вот! – покачал головой Маркин. – У всех вас, молодых гениев, одна и та же история. Расхлябанность, прикрытая ссылками на занятость.