Наталья Николаевна, не перенося одиночества, много времени стала по-прежнему отдавать нарядам, выездам и балам, тем более что слава одной из красивейших женщин России продолжала кружить ей голову. Но именно в это время особенно обострилось финансовое положение поэта. Забегая вперед, скажем, что после его неожиданной смерти была учреждена опека над детьми и имуществом и было уплачено по 50-ти счетам около 120 тысяч рублей. Оказалось, что Пушкин был должен даже собственному камердинеру, что он заложил ростовщику Шишкину вещи Натальи Николаевны, серебро ее сестры Александры и 30 фунтов серебра своего друга С. А. Соболевского.

Меж тем расходы в доме не уменьшались. Натали блистала по-прежнему, а на балы, тем более царские, надобно было являться одетой по последней моде. И все это – стремление к роскоши, угасающее внимание мужа, утрированно-болезненная восторженность Дантеса и его приемного отца барона Геккерна – создали тот психологический климат, которым искусно воспользовались недоброжелатели поэта, ловко играя на струнах его всесокрушающей ревности и буквально засыпав его градом пасквилей, содержавших самые омерзительные намеки. О сгущавшейся грозовой атмосфере в отношениях между отцом и сыном Геккернами и Пушкиным и о вполне возможной дуэли стал говорить весь аристократический Петербург. 4 ноября 1836 года Пушкин и его близкие друзья получили гнусное письмо, оскорблявшее честь поэта. Считая, что автором его является барон Геккерн, Пушкин вызвал Дантеса на дуэль, но тот до истечения необходимого срока – принять вызов или отказаться от него – сделал официальное предложение родной сестре Натальи Николаевны – Екатерине Гончаровой. Оно было принято, это обстоятельство не позволяло Пушкину настаивать на дуэли – поединок был отменен. Тем не менее Пушкин по-прежнему не принимал Дантеса, не разговаривал с ним и на людях ограничивался лишь холодными поклонами. Но многие понимали, что это лишь отодвигает скорую и неминуемую развязку. Внимательно следившая за ходом дел императрица Александра Федоровна спрашивала свою камер-фрейлину Е. Ф. Тизенгаузен: «Мне бы так хотелось иметь через вас подробности о невероятной женитьбе Дантеса. Неужели причиной ее явилось анонимное письмо? Что это – великодушие или жертва? Мне кажется – бесполезно, слишком поздно». И как показало самое ближайшее будущее, императрица оказалась права.

Прошло совсем немного времени, и Александре Федоровне сообщили: существует основательное мнение, что Екатерина Гончарова в положении и отцом ее будущего ребенка является Дантес. Графиня С. А. Бобринская, близкая к императрице, писала: «Геккерн-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустую молву. Под сенью мансарды Зимнего дворца тетушка плачет, делая приготовления к свадьбе. Среди глубокого траура по Карлу X видно лишь одно белое платье, и это непорочное одеяние невесты кажется обманом… Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что заставляет умолкнуть сплетни». Но на сей раз сплетники оказались совершенно правы, в апреле 1837 года Екатерина Николаевна Геккерн-Дантес родила.

А теперь вновь вернемся в начало рокового 1837 года. Не только императрица была обеспокоена создавшейся ситуацией, небезразличен был к создавшемуся конфликту и Николай. «После женитьбы Дантеса, – рассказывал князь П. А. Вяземский историку и издателю П. И. Бартеневу, – государь, встретив где-то Пушкина, взял с него слово, что, если история возобновится, он не приступит к развязке (то есть к дуэли), не дав ему знать наперед».

Будучи человеком слова, Пушкин написал 21 ноября 1836 года на имя Бенкендорфа письмо, предназначенное для Николая, так как именно через шефа Третьего отделения его письма попадали на стол царя. В этом письме Пушкин подробно изложил историю с вызовом Дантеса на дуэль и поставил Бенкендорфа в известность о том, что утром 14 ноября он получил 3 экземпляра анонимного письма, оскорбительного для его чести и чести его жены. Убедившись в том, что это дело затеяно Геккерном, он и послал вызов Дантесу.

По дуэльному кодексу старик Геккерн не мог быть вызван на дуэль, и его «честь» должен был защищать сын. Кроме того, Геккерн был посланником Нидерландов и не имел права принять вызов и как дипломат, имеющий статус неприкосновенности. Следует иметь в виду и то, что королевой Нидерландов была сестра Николая – Анна Павловна. Это также осложняло создавшуюся ситуацию, превращая ее из личного дела в дипломатический скандал.

Заканчивалось письмо к Бенкендорфу так: «Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю». Текст письма был таков, что и Николай, если бы прочитал его, не нашел ничего, что могло бы повредить поэту. По некоторым обстоятельствам письмо Бенкендорфу осталось неотправленным, но, уезжая на последнюю дуэль, Пушкин положил его в карман сюртука, в котором дрался на поединке. Письмо было обнаружено после смерти поэта и передано Бенкендорфу, который ознакомил с ним императора.

А за 3 дня до роковой дуэли Пушкин встретился с Николаем. Вот как донес до нас этот эпизод барон М. А. Корф, слышавший его лично от императора, когда обедал с царем и его ближайшими сановниками – графами Орловым и Вронченко. В связи с начавшимся разговором о лицее, речь за столом зашла и о Пушкине, и Николай стал рассказывать о разговоре с поэтом в дни коронационных торжеств и о самовольном отъезде его на Кавказ, а в заключение сказал: «Под конец жизни Пушкина, встречаясь часто в свете с его женою, которую я искренно любил и теперь люблю, как очень добрую женщину, я советовал ей быть сколь можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастья мужа, при известной его ревности. Она, верно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. „Разве ты мог ожидать от меня другого?“ – спросил я. „Не только мог, – отвечал он, – но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женой“.

Разговор за столом у царя происходил в апреле 1848 года. О том, что Пушкин ревновал свою жену к царю, знал и друг поэта П. B. Нащокин. Сам поэт говорил ему, что царь, как офицеришка, ухаживает за его женой. Нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены. Сам Пушкин сообщал Нащокину о своей совершенной уверенности в чистом поведении Натальи Николаевны. Вместе с тем припадки ревности у Пушкина были столь ужасны, что близко знавший его граф В. А. Соллогуб серьезно уверял П. И. Бартенева, что поэт иногда допрашивал свою жену в том, верна ли она ему, с кинжалом в руках.

В самый канун поединка Николай, узнав о дуэли, приказал Бенкендорфу предотвратить ее. Геккерна вызвали в Третье отделение, и он, предварительно посоветовавшись с ненавистницей Пушкина княгиней Белосельской, сделал то, что она придумала: назвал не то место, где должна была происходить дуэль, а совершенно противоположное, чтобы направить жандармов в другую сторону. Факт этот небесспорен, но говорили и об этом. Как бы то ни было, дуэль произошла, Пушкин погиб. Вскоре после его смерти Николай писал брату Михаилу, находившемуся тогда в Риме, о случившемся, в частности, следующее: «И хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, и в особенности гнусного его отца, Геккерна… он точно вел себя, как гнусная каналья». А в другом месте этого же письма добавлял: «Пушкин погиб, и, слава Богу, умер христианином».