Он мог бы предположить, что Хонакуру нельзя прогнать. Маленький жрец просто стоял, склонив голову, пока Уолли изливался, как водяные часы.

– Это моя вина, милорд.

– Твоя? – осекся Уолли. А потом снова закричал:

– Нет! Моя. Разве ты знаешь, почему так случилось, старик?

Он понизил голос до хриплого шепота, вспомнив, что на «Сапфире» этой ночью много неспящих людей.

– Это случилось, потому что твои непогрешимые боги захотели, чтобы Ннанджи получил заколку!

– Я знаю.

– Серебряную заколку, очень древнюю. Она принадлежала великому Арганари. Ннанджи будет очень любить ее! Не знаю, что бы еще в Мире доставило ему такое удовольствие. Большой подарок верноподданному.., знаешь ли?

– Прости, милорд, – сказал Хонакура, – я должен сесть.

Он подошел к скамье рулевого. Уолли недоверчиво последовал за ним, думая, не очередная ли это уловка, чтобы вызвать симпатию. Но старик и вправду, похоже, сдал в последние дни. Поглощенный своими мыслями, Уолли не замечал ничего вокруг. Сейчас же увидел, что лицо Хонакуры стало совсем серым и сморщенным больше, чем обычно. Конечно, он невероятно стар, и жизнь, которую он теперь ведет, не похожа на его прежнюю, полную комфорта и роскоши.

Жрец сел на скамейку, с трудом различимую во тьме. Уолли стал рядом, не спуская глаз с Реки.

– Моя вина, милорд. – повторил жрец. – Бог сказал, что ты можешь доверять мне.., а я, видишь, не доверял тебе.

Совершенно очевидно! Уолли ждал.

– Я знал многих воинов, милорд. Потому я не доверял тебе. Ты помнишь проклятие?

– Какое проклятие? Хонакура глухо закашлялся.

– Когда ты впервые встретил Адепта Ннанджи, тогда еще Ученика Ннанджи. Он не мог бы, по твоим словам, пробиться мечом и через пустой двор.

– Да, я помню.

– Но почему это так было, милорд? Разве тебе никогда не приходило в голову, что боги наложили на него проклятие?

Уолли считал, что это проклятие наложил Ннанджи на себя сам, чтобы отгородиться от продажных воинов гвардии. Но сейчас было не время пускаться в фрейдистскую философию.

– За что?

– Он мог бы представлять угрозу, милорд. Уолли попытался представить себе юного Ннанджи без этого груза. Да он бы раскидал воинов, независимо от их ранга, как биллиардные шары, для этого не потребовалось бы даже приказа со стороны. Лебедь в стаде уток. И Ннанджи был неподкупен.

– Тарру? – спросил он.

– И Лорд Харддуджу, – шепотом подтвердил старик. – Они бы убили его. Поэтому Богиня защитила единственного честного воина в Своей гвардии, дав ему талант. Старшие часто подавляют талантливых молодых. Я видел много раз, как это бывает. Среди воинов это давление может быть постоянным… Я не доверял тебе.

– Ннанджи? – воскликнул Уолли. – Ннанджи как угроза мне? Но мы же теперь братья! Он не тронет и волоса с моей головы. Он готов отдать жизнь за меня… Ты думал, я боюсь Ннанджи?

Туман еще плотнее окутал корабль. Хонакура снова подавил кашель.

– Ннанджи не может угрожать, – сказал Уолли, – он фехтует уже как Шестой, но он еще не готов. Еще пара лет, и он станет Седьмым, и будь я проклят, если не одним из лучших. Но не сейчас – я никогда не беспокоился о Ннанджи. О моем названом брате.

– Нет, не беспокоился, милорд. Конечно, нет. Но я думал, ты придерживаешь его. Вот почему я не рассказывал тебе о рыжеволосом брате Икондорины. Я думал, ты сможешь помешать ему.

А теперь он наконец расскажет?

– Ты видел заколку? – спросил Хонакура.

– Да, я видел ее. Старик снова закашлялся.

– А я – нет. Но я расспрашивал Адепта Ннанджи о встрече в Тау с Мастером Полини. Как и ты, я нашел ее странной. Конечно, он многословно рассказывал, но я слушал только про заколку.

– Серебряный грифон, – начал догадываться Уолли.

– Королевский символ, – многозначительно кивнул Хонакура.

– Ннанджи – король?

Разум Уолли с трудом усваивал услышанное. Конечно, Ннанджи еще так молод. Трудно представить его лет этак через пять-десять.

– Я уверен в этом, милорд. Я не знаю ни одного пророчества, касающегося твоего похода. Я думаю, все случится после. Об этом я и говорил Ученице Тане сегодня – Ннанджи слишком хорош, чтобы стать свободным мечом. У Богини для него большие планы. Заколка – это послание Тане, а не тебе.

Уолли понимал скрытый смысл слов старика. Но Ннанджи в качестве короля – об этом еще стоило подумать. Он мог бы быть революционером, но никак не правителем. Как пес, догоняющий автомобиль, – неплохой спорт, но что он будет делать, когда догонит? Однако не так сложно представить Тану в роли Леди Макбет.

Уолли сел рядом с Хонакурой на скамью. Туман сгустился настолько, что стало не видно воды за бортом, даже силуэт старика с трудом различался. Все, что мог делать вахтенный в этой ситуации, это слушать. Двое сейчас затихли наверху. Даже легкое колыхание на волнах вызывало шум, так что лучше было позволить предполагаемым бандитам подойти, пока их не станет видно.

– Расскажи мне пророчество, – тихо попросил Уолли.

– Если хочешь, милорд, – хрипло сказал старик. – Но оно еще проще остальных; в нем нет даже рифмы:

«Рыжеволосый брат Икондорины пришел к нему и сказал: „Брат, ты чудесно владеешь мечом, научи меня владеть им так же, и я смогу основать королевство“. И тот ответил ему: „С удовольствием“. Так Икондорина научил, а его брат выучился. А потом Икондорина сказал: „Мне нечему тебя больше учить. Иди и ищи свое королевство“; и брат его поступил так. И правление его было самым блестящим и мудрым».

В самом деле?

– Если бы я сказал тебе об этом раньше, – прошептал Хонакура, – ты бы узнал заколку, как только увидел…

Сутры могут быть короче или длиннее, полнее или проще, банальнее или изощреннее. Они могут состоять из предисловия, притчи и послесловия или из любой их комбинации. Но эта была слишком сокращена. Неприятный червячок сомнения снова завозился в нем.

– Это все? – требовательно спросил он.

– Это все, – подтвердил старик.

– Ты можешь в этом поклясться? Минуту помолчав, Хонакура спросил:

– Какую клятву ты бы хотел от меня услышать? Волна раскаяния захлестнула Уолли. Каждая гильдия имела свои клятвы, кроме жреческой. Жрец не имел права лгать ни в каком случае. Для жреца ложь была тем же, что для пищи плесень. Хонакура был хитер и изворотлив, как змей, но он не лгал. Уолли виновато попросил прощения за то, что позволил усомниться в нем.