и пагубного. Это слово попахивало беззаконием и мятежом. Оно вело прямиком к анархии: где начинается ворчание, там недалеко и до восстания. В понимании пленников, индейцы, удерживавшие их, бормотали. Коттон Мэзер прежде описывал это как «дьявольскую музыку».

Гуд вела себя в лучшем случае вызывающе, в худшем – попросту оскорбительно. «Ее ответы звучали очень язвительно и зло», – замечает один из судебных репортеров, переключаясь на косвенную речь и подменяя собственными комментариями голос обвиняемой [12]. Все внешние признаки были на его стороне. Замызганная, потрепанная жизнью Гуд выглядела в полном соответствии со своей репутацией. Ребенок принял бы ее за старуху. А ведь на самом деле ей было тридцать восемь лет, три месяца назад она родила. Она продолжала отбиваться от атак своего элегантного дознавателя, которому с трудом удавалось вытягивать из нее слова. Но в итоге Сара все-таки соблаговолила ответить насчет бормотания: «Если это так необходимо, то ладно». Она повторяла Божьи заповеди. Когда же судьи потребовали подробностей, Гуд изменила показания: это был псалом. Она помолчала, потом сбивчиво промямлила его часть («пробормотала», отметил писарь). «Кому ты служишь?» – не отступался Хэторн. «Господу, сотворившему небо и землю», – отвечала Гуд, однако неуклюже замешкалась, прежде чем произнести имя Божье. Она может объяснить, почему не ходила на воскресные службы: у нее нет приличной одежды.

Если не сама Сара Гуд в тот же день подписала себе приговор столь резкими ответами, то ее муж определенно сделал это для нее. Кто-то из присутствовавших вспомнил, как Уильям Гуд высказывал подозрение, что его жена «либо ведьма, либо очень скоро станет ведьмой». Хэторн бросился вытаскивать из незадачливого ткача подробности. Он видел какие-нибудь дьявольские ритуалы? Нет, но жена вела себя с ним враждебно. Со слезами на глазах он признал, «что она враг всему хорошему». Если зал и ахнул, то в записях это не отразилось: Иезекиль Чивер, один из писарей в тот день, не счел нужным сохранить данный факт для истории. Годы нищеты не пощадили их брак: о том, что Сара Гуд не проявила ни капли сочувствия к судьбе соседской скотины, тоже рассказал ее муж. А ночью накануне ареста жены он как раз заметил ведьмино клеймо – знак, которым, как известно, дьявол метит своих слуг, – чуть ниже ее правого плеча. Раньше его там не было. Он еще подумал: интересно, видел ли это кто-нибудь еще. Хэторн отправил Гуд в тюрьму.

Немолодую Сару Осборн, вторую подозреваемую, он допрашивал с таким же пристрастием. Как и Гуд, Осборн уже давно пыталась получить приличное наследство, в ее случае – оставшееся после смерти мужа в 1674 году. Дело двигалось медленно. Осборн тем временем снова влюбилась и вышла замуж за своего ирландского батрака. Слухи о ней ходили годами, и последние из этих лет она провела прикованной к постели. Хэторна снова ждали отрицания, хотя и от более покладистой и не такой убогой обвиняемой. Осборн отказывалась вовлекать в свои объяснения Гуд, которую долго не видела и с которой в целом была лишь шапочно знакома. Но Сара Гуд приплела тебя, поддел ее Хэторн. Осборн не попалась в ловушку. Хэторн снова обратился к девочкам. Не могут ли они подойти к свидетельнице? Каждая из четверых ее опознала. Сара Осборн была одета совершенно так же, когда щипала их и душила, указали они. Признавая свое сложное положение, Осборн вроде бы вздыхала после ареста, что она скорее пострадавшая от колдовства, чем колдунья. Это не укрылось от внимания Хэторна. Что она имеет в виду? Осборн рассказала о своем частом ночном кошмаре. Она то ли видела, то ли ей снилось, что видела, – на разницу никто не обратил внимания – похожую на индейца фигуру. Он схватил ее за шею и потащил за волосы к входной двери. О том, что делать в подобной ситуации, задумывалась едва ли не каждая женщина в Массачусетсе. В своем бестселлере Мэри Роулендсон писала, что до похищения индейцами не раз говорила себе: лучше уж умереть, чем живой попасть в плен к дикарям[16]. Все слышали о младенческих головках, размозженных о стволы деревьев, и о выпотрошенных беременных женщинах. И при всей своей нетерпимости к беднякам деревенские добровольно жертвовали в фонд поддержки людей, побывавших в плену у индейцев. В феврале, например, деревня собрала тридцать два фунта – половину годового жалованья Пэрриса (которое ему так и не выплатили).

И снова кто-то в переполненной молельне по собственной инициативе рассказал историю не первой свежести. Вообще между конвульсиями девочек и залпами непрошеных излияний зал суда, словно окутанный бледным светом поздней зимы, был далеко не спокойным. Даже протоколы слушаний выглядят хаотичными. Неспроста мы, отмечает один ученый XVII века, сегодня кричим: «Порядок в зале суда!» [13] Вроде бы Осборн однажды упоминала, что слышала некий подозрительный голос. «Это дьявол с тобой говорил?» – спросил Хэторн. «Я не знаю дьявола», – ровно ответила она. Ей тогда показалось, что голос предлагал не ходить на службу. Она его проигнорировала. Хэторн настаивал: «Почему же ты все-таки послушала дьявола и с тех пор не ходишь на службу?» Потому что она болела, и это знает любой, чья фамилия Патнэм. Осборн действительно уже какое-то время пропускала богослужения, и еще дольше длилась ее тяжба с первым семейством деревни. В завещании ее бывшего мужа исполнителями значились Томас и Джон Патнэмы, ответчики по ее десятилетиями длящемуся спору. Новый муж Осборн услужливо уточнил, что в молельне она не была уже год и два месяца. В тот же день или следующий за ним жена хозяина таверны обследовала Гуд и Осборн на наличие ведьминого клейма.

Арестовывая Осборн, констебль Херрик провел тщательный обыск [14] – рассчитывал найти любые изображения, снадобья или инструменты, имеющие отношение к колдовству. Похоже, делал он это по собственному порыву, в ордере подобных инструкций не содержалось. Особенно неловким оказался визит к третьей подозреваемой. Ее имя назвала двенадцатилетняя Энн Патнэм: индианка Титуба, рабыня пастора [15]. Она уже какое-то время, по крайней мере с Бостона, жила в семье Пэррис; возможно, работала на них и раньше, еще на Барбадосе. Интересно, что девочки из пасторского дома – рядом с которыми Титуба жила, молилась, делила трапезы и, скорее всего, спала ночами – не назвали ее имени. Не назвал его и сам Пэррис, который дважды подтвердил, что Джон (бывший, как считали в деревне, мужем индианки) испек тот самый «ведьмин пирожок», следуя инструкциям Мэри Сибли. Титуба, искренне привязанная к Бетти, хорошо знавшая Писание, ни в коем случае не была обычной подозреваемой. Все рабы и слуги попадали