В дальнем углу просторного помещения стоял стол, за которым восседал толстый мужик в черном свободном одеянии, с бородой широкой, как лопата. Рядом со столом – столик и чахлый стул, на котором сидел тощий писарь, тоже в черном, и чего-то шкрябал во внушительной книге самым настоящим гусиным пером.

– Хренасе у вас тут средневековье, – сказал я, слегка офигев от увиденного.

– Пошто супостат не связан? – прогудел бородач, и тут же, воспользовавшись моим офигением, вошедший следом амбал подскочил и профессионально скрутил мне руки за спиной.

– Виноват, – взревел амбал, закончив меня вязать. – Сам вроде шел, без супротивленья, дык я и подумал…

– Думаю тут я! – рыкнул бородач из-за стола. – А ты выполняешь.

– Истинно так! – взревели оба амбала.

– То-то же, – погладив бородищу, изрек судья, или фиг его знает, кто он такой, который всем рулит в этом, как его, Тайном приказе, что ли?

А тем временем толстяк с бородищей глянул в листок, который протянул ему писарь, зевнул и, воззрившись на меня равнодушными рыбьими глазами, поинтересовался:

– Ну чего, вину признаешь или дознание чинить будем?

– Вину в чем? – искренне удивился я.

– Так и думал, – вздохнул бородач и, еще раз глянув в листок, зачитал: – Холоп из беглых по прозвищу Снар украл доспех у раненого дружинника Тимохи, опосля чего поволок того Тимоху к стене Кремля, намереваясь проникнуть в крепость с целью лихоимства, выдав себя за спасителя Тимохи. Однако нео убил дружинника, так как доспеха на нем не было по вине Снара. Опосля тот Снар напал на стрельца Тришку, что был на службе при исполнении, причинив вред его очам и явно намереваясь отнять у Тришки оружие, дабы порубать весь ночной патруль. Оные действия не оставляют сомнений в том, что холоп Снар есть враг, очевидно засланный открыть ворота Кремля изнутри, дабы орда нео могла проникнуть в крепость, ибо иных причин для его действий нету и быть не может.

– Он и мне чуть палец не сломал! – подал голос амбал, за что удостоился пронзительного взгляда судьи.

– Так вот почему лихоимец был не связан, – кивнул бородач. И, обратив взор ко второму амбалу, добавил: – Степан, поутру десять плетей нерадивому.

– Помилуйте, – всхлипнул детина. – Третий раз плети за седьмицу.

– Ну, может, хоть на третий раз ума прибавится, – хмыкнул судья. – Разум – он через плети лучше всего доходит, уж поверь. – И, повернув голову ко мне, поинтересовался: – Ну что, согласен с обвинением али на дыбе повисишь для начала?

Как-то не улыбалось мне болтаться на жуткой машине для выворачивания суставов, да и жрать хотелось, потому я кивнул:

– Ага, согласен, все так, включая беглого холопа. И еще я собирался взорвать Тайный приказ, так как порох под ним уже заложен, только фитиль поднести.

Писарь посмотрел на меня глазами круглыми, как у совы, и интенсивно заскрипел пером – небось новые показания записывал. Но был остановлен судьей:

– Это не пиши, брешет, по глазам вижу. – И уже ко мне, доверительно: – Ну а не для протоколу. Зачем в Кремль приперся?

Я пожал плечами.

– Друзей-знакомых повидать, расспросить кое о чем.

– А что за друзья? И об чем расспрашивать их намерен?

– Друзья-то? – потянулся я, заодно незаметно растягивая путы, слишком сильно сдавившие руки. – Ну, Данила-дружинник, например. А узнать хотел одно – где мне найти слепого шама. Ты, случайно, про него ничего не знаешь?

Странно, но после моих слов судья заметно побледнел. А писарь так вообще стал как свежепобеленная стенка. Да и мордовороты повели себя странно, будто во мне нечисть какую увидели: в их глазах явно промелькнул страх. Любопытно, что так могло напугать присутствующих?

Однако судья быстро пришел в себя и оттарабанил как по писаному.

– Подтвержденного признания дознаваемого достаточно для приговора. А именно – поутру повесить супостата на зубце стены, чтоб видели нео, что не удалась их задумка. На этом все. Увести.

– Эй, господин судья! – возмутился я. – Как – все? А разве приговоренным к смерти не положен плотный ужин перед казнью?

Бородач замешкался:

– Утомил ты меня, лихоимец. Ладно, за чистосердечное признание выдать ему плошку каши, ломоть хлеба и кружку воды. Все, свободны.

На этот раз из зала дознания меня выводили оба здоровяка. Почтительно провели уже в другой бокс, попросторнее, с пустой бадьей и лежанкой, на которой валялся ворох относительно свежей соломы. Прям номер люкс!

Развязав меня, амбалы вышли из камеры, тщательно заперев массивный камерный замок, но, судя по сопению, остались сторожить под дверью. Плевать.

Я улегся на лежанку, однако заснуть не успел, так как прибежал писарь с миской, набитой кашей, из которой торчал ломоть хлеба; в другой руке – кружка с водой. По ходу, судья распорядился бросить писанину и метнуться мухой на кухню. Зауважал, что ли, или наслышан о прежних похождениях «беглого холопа» по прозвищу Снар?

С уходом писаря сопение под дверью исчезло. Ага, все же амбалы (либо их начальство) решили, что такую дверь я не вынесу. Справедливо. Здорова дверь, не справлюсь. Да и пофиг, утро вечера мудренее. Хоть поем и высплюсь в безопасности, а там видно будет.

Я от души навернул то, что приволок писарь. Честно говоря, каша была пресной, хлеб отдавал сыростью, а вода пахла ржавыми трубами. Но в Зоне и не такое есть приходилось, так что я не особо переживал по поводу вкусовых качеств позднего ужина. Дочиста смолотив все, что было в миске, завалился спать. Казнь – дело, конечно, неприятное, но совершенно не повод отказывать себе в здоровом сне.

* * *

А сон мне, кстати, приснился удивительный. Будто вот он я, лежу в камере на грубо сколоченных деревянных нарах и понимаю – не я это. Вернее, не совсем я. Одна оболочка от меня осталась. Кости, мясо, кишки, печенка-селезенка – все на месте. Но рулю всем этим – не я. Как будто в твой любимый автомобиль, знакомый тебе до последнего ниппеля, влез какой-то очень сильный амбал, задвинул тебя на пассажирское кресло, посоветовал не отсвечивать – и пытается управлять твоей тачкой. Пока еще неважно, так как водить не умеет, но очень быстро учится, прям на глазах осваивая незнакомое ему транспортное средство.

«Кто ты?» – спросил я так, как спрашивают во сне – не голосом. Мыслью, наверное…

И получил ответ:

«Ты знаешь. Ты сам меня пригласил».

Я собрался было возмутиться, мол, не приглашал я никого…

И вспомнил.

Стена Кремля. Обыск. Я очень не хочу, чтобы у меня нашли «кровь затона». И я подумал тогда, мол, хорошо бы, если б мой бесценный артефакт умел прятаться в мое тело так же, как «Бритва»… И потом стрельцы его не нашли. Получается, не потерял я его. Он по-прежнему при мне.

Вернее – во мне.