— Что же вас удивляет?

— Если говорить честно, то больше всего меня удивляет бутылка виски за две тысячи рублей на столе бомжа.

— А! — улыбнулся незнакомец, показав, что у него непорядок не только с глазом, но и с зубами, — похоже, их выбили еще до того, как подбили глаз. Он протянул руку, взял бутылку, встряхнул ее, полюбовался цветом, остро глянул на гостя. — По глоточку?

— Можно, — кивнул Худолей.

Что-то произошло, что-то открылось бомжу в те недолгие секунды, пока он единственным своим глазом смотрел на Худолея. Понял, по каким-то признакам безошибочно догадался, что перед ним человек, которому без большого риска для жизни можно предложить выпить. И тот скорее всего не откажется. Из вежливости ли, из каких-то коварных целей или просто по состоянию своего здоровья, но не откажется, слова грубого не скажет и на улицу не выбросит.

— О! — обрадовался бомж пониманию. — Это по-нашему! Прошу! — и он шлепнул по сиденью стула большой, похоже, давно не мытой ладошкой.

Худолей сел, сдвинул на столе в сторону остатки вечернего застолья, придвинул стакан, который показался ему почище других. Но хозяин оказался на высоте — откуда-то возникшей в его руках тряпкой он протер стакан, посмотрел его на свет, еще раз протер и со стуком поставил перед Худолеем.

— Мы тут тоже не хухры-мухры! — радостно сказал он, свинчивая пробку с бутылки.

Худолей взял стакан с желанием подвинуть его поближе к бомжу, чтоб легче было наливать виски, но, пронося стакан мимо себя, уловил посторонний запах, который его насторожил, что-то напомнил. Худолей уже внимательно внюхался в стакан — это был запах машинного масла. Тогда он оборотил свой взгляд к тряпке, которой бомж только что протирал стакан. Взял ее вроде для того, чтобы смахнуть крошки со стола, но замешкался, что-то ответил бомжу, о чем-то спросил и, механически теребя тряпку в руках, успел внимательно осмотреть ее со всех сторон. И убедился — масляные пятна на ней свежие, не успевшие еще растечься по холстине. Да, пятна имели четкие границы, — следовательно, пользовались тряпкой как протирочным материалом совсем недавно, может быть, даже сегодня.

Худолей все-таки смахнул со стола какие-то крошки, мусор и, уже не скрывая, не таясь, понюхал тряпку.

— Вкусно пахнет? — беззаботно рассмеялся бомж. Худолей видел, что тот действительно смеется добродушно, будто удачно разыграл со своим гостем веселую шутку.

— Маслом, — ответил Худолей.

— Сливочным? — снова расхохотался бомж, показывая остатки зубов. «Он наверняка уже выпил граммов сто пятьдесят, — безошибочно прикинул Худолей. — Может, двести? — спросил он у себя. — Нет, все-таки сто пятьдесят, если не сто тридцать». В таких вещах он не ошибался. Но и эта доза оказалась для бомжа почти предельной. Если он выпьет еще столько же, то никакого разговора с ним уже не получится.

— Машинным, — сказал Худолей и, припав грудью к столу, пристально уставился бомжу прямо в глаза. — Машинным маслом пахнет твоя протирка, — повторил он.

Результат оказался совершенно неожиданным — бомж попросту поперхнулся и уставился на гостя глазами, полными ужаса. Сквозь его месячную щетину, невзирая на выпитое виски, явственно проступила бледность. Что делать, простоват был бомж, а жизнь в подворотнях, в пустых вагонах и брошенных складах, когда приходится бояться не только сторожей, их собак, но и просто прохожих, когда тайком приходится питаться из мусорных ящиков, — все это лишило его твердости, уверенности, способности к самому малому сопротивлению.

— Где брал масло? — спросил Худолей, казня себя за непозволительное коварство по отношению к этому забитому существу. После многих лет работы в следственных кабинетах он знал — не догадывался, не открывал что-то новое, а просто знал, что первые вопросы должны быть невинными, они вроде бы никого ни в чем не уличают, они вроде продолжения предыдущей беседы.

— В гараже, — бесхитростно ответил бомж. — А что, нельзя было?

— Тебя как зовут?

— Петя.

— А по отчеству? — продолжал выпытывать Худо-лей, понимая, что человек, втянувшийся в ответы, не сможет остановиться и потом, когда он задаст вопрос жесткий и прямой.

— Михалыч, — бомж даже не осмелился произнести «Михайлович», он был просто Михалыч.

— Фамилия?

— Да какая там фамилия! Уже и от имени ничего не осталось! А ты — фамилия! Нет у меня никакой фамилии. Была да вся вышла.

— Масло вернул на место?

— Отнес.

— Много использовал?

— Плеснул на тряпку — и все использование.

— Ладно, Михалыч, — Худолей откинулся назад, отрешенно посмотрел на стакан с виски, отодвинул его в сторону: дескать, какое виски, какая выпивка, если обнаружилось такое, что... Дух перехватывает. — Давай, — устало, негромко, сочувствующе проговорил Худолей. — Показывай.

— Что показывать-то?

— Что смазывал, то и показывай.

— Чистосердечное признание, да? — не то с насмешкой, не то с издевкой спросил бомж.

— Вроде того.

— А что мне будет за это?

— Ничего не будет. — Худолей мысленно воззвал к высшим силам, чтобы сбылись его слова, чтобы не пришлось ему потом каяться и маяться за слова, брошенные хитро и обманно. Но что-то подсказывало ему, что-то стонало в его душе — не сможет человек после преступления так простодушно и легко угощать даровым виски, не сможет быть таким беззаботным, каким был бомж десять минут назад.

— Точно не будет? — Михалыч припал грудью к столу и попытался заглянуть Худолею в глаза.

— Клянусь, я не сделаю тебе ничего плохого, — произнес Худолей, решив про себя, что за эти слова он может отвечать в любом случае, он-то лично и в самом деле не принесет этому существу никакого вреда.

— Побожись!

— Вот тебе крест! — и Худолей, как смог, размашисто перекрестился, уже по ходу сообразив, что не ошибся, что все-таки справа налево бросил сложенные в щепотку пальцы, а не слева направо.

— Ну, смотри, — Михалыч постучал по краю стола немытым, замусоленным пальцем, от которого так предательски несло хорошим машинным маслом. Он окинул взглядом комнатку, выглянул в окно, скользнул протрезвевшими глазами по столу, словно в поисках какого-то колдовского предмета, на котором его настырный гость может еще раз поклясться, еще раз заверить в своей доброте и незлобивости. И тут взгляд его задержался на двух так и не выпитых стаканах с виски.

— О! — воскликнул обрадованно Михалыч, указав пальцем на стаканы. — Чокнись со мной и выпей до дна. Тогда поверю! Тогда мы вроде кореша. Ну? Слабо?

— Почему же, — Худолей никогда не мог себе представить, что случится в его жизни подобное, что ему придется хлопнуть полстакана виски, чтобы доказать свою порядочность и верность законам пьющего братства.

Он взял стакан, крутанул его так, что виски помчалось по кругу золотистым хмельным круговоротом, весело глянул на Михалыча и понял, увидел, что для того все последующие опасности, волчьи ямы — все отступило перед предстоящим счастьем: они сейчас чокнутся, глянут друг другу в глаза и выпьют до дна. А потом пусть будет что будет.