В ту необычную весну, по словам тетушки, во всей коммуне было сделано шестьсот сорок восемь операций по стерилизации мужчин, она сама произвела триста десять. По сути дела, как только объяснили, что к чему, определили правильную политику, когда руководители выступили застрельщиками и взялись за осуществление на разных уровнях, облагоразумился и народ. На те многочисленные операции, которые проводила она, людей по большей части приводили деревенские ганьбу и руководители организаций. Тех, кто по-настоящему упорствовал и к кому применяли некоторые меры пресечения, было лишь двое. Один – наш деревенский возница Ван Цзяо, другой – кладовщик зернового склада Сяо Шанчунь.

Происхождение у него было правильное, вот Ван Цзяо и выступал против и бесчинствовал. Когда его выпустили из-под ареста, он нес сплошную околесицу и с каждым, кто осмеливался загнать его на стерилизацию, схватывался не на жизнь, а на смерть. Мой приятель Ван Гань, который влюбился в тетушкину помощницу Львенка, в избытке чувств склонялся на тетушкину сторону. Он сам предложил отцу пойти на стерилизацию и в результате получил пару оплеух. Когда Ван Гань выскочил за ворота, Ван Цзяо погнался за ним с кнутом в руке. Он преследовал его до самого пруда на околице, и там они стали ругаться через пруд. «Ты, собачий сын, еще смеешь агитировать отца на стерилизацию»! – орал Ван Цзяо. «Раз ты меня собачьим сыном называешь, значит, я собачий сын и есть», – отвечал Ван Гань. Ван Цзяо, подумав, понял, что ругать сына – все равно что ругать себя самого, и пустился вокруг пруда в погоню. Так они и отмеряли круг за кругом, будто мельничный жернов крутили. Зеваки набежали во множестве, подстрекая обоих одобрительными криками и смехом.

Ван Гань стащил из дома острую кавалерийскую саблю и принес секретарю деревенской партячейки Юань Ляню, сказав, что это орудие убийства приготовил его отец. По словам Ван Ганя, его отец заявил, что зарубит этой саблей любого, кто осмелится погнать его на стерилизацию. Юань Лянь не решился пренебречь этим, взял саблю, отправился в коммуну и доложил об этом партсекретарю Цинь Шаню и моей тетушке. Цинь Шань в гневе аж по столу шлепнул: «Опять он! Нарушать планирование рождаемости – это контрреволюционная деятельность!» – «Если вопрос с Ван Цзяо не решить, ситуацию переменить будет очень трудно». Юань Лянь согласился, мол, в деревне все мужчины, подлежащие стерилизации, смотрят на Ван Цзяо. «Арестовать этого подающего отрицательный пример типа», – велел секретарь Цинь.

Для поддержки прибыл офицер безопасности коммуны Лао Нин, и председатель женсоюза, командир роты ополченцев с четырьмя бойцами под предводительством Юань Ляня ворвались во двор Ван Цзяо.

Жена Ван Цзяо с грудным ребенком на руках в тени дерева сплетала соломенный жгут. Увидев агрессивно настроенных людей, она отбросила работу, села на землю и разревелась.

Стоявший под стрехой дома Ван Гань молчал.

Ван Дань сидела на пороге большой комнаты и разглядывала в маленьком зеркальце свое изящное личико.

– Ван Цзяо, выходи! – крикнул Юань Лянь. – А то гляди у меня: не пьешь из уважения, выпьешь штрафную. Все тут, и офицер безопасности коммуны Нин тоже. Сегодня скрылся, завтра уже не скроешься. Настоящий мужчина действует сразу, не раздумывая.

Председатель женсовета обратилась к жене Ван Цзяо:

– Ты, Фан Ляньхуа, не реви. Скажи мужу, пусть выходит.

Внутри дома стояла тишина. Юань Лянь глянул на Нина. Тот махнул ополченцам, и те вчетвером с веревками в руках рванулись в дом.

Тут стоявший под стрехой Ван Гань подмигнул офицеру безопасности и показал губами на свинарник в углу двора.

У того одна нога была короче другой, но двигался он очень проворно. У входа в свинарник он остановился и крикнул, вытащив маузер:

– Ван Цзяо, вылазь!

Ван Цзяо выбрался наружу, голова в паутине. Его окружили четверо ополченцев с веревками наготове.

– Ты, колченогий Нин, чего разорался? – гневно бросил Ван Цзяо, утерев пот с лица. – Думаешь, твоей ломаной железяки испугаюсь?

– Никто пугать тебя не собирается, – отвечал Лао Нин. – Послушно ступай со мной, и никаких проблем.

– А если не послушно, что тогда? Неужто стрелять начнешь? Стреляй сюда, если уж на то пошло. – И Ван Цзяо указал себе на мотню. – Лучше из своего пистолетика отстрелишь, чем эти бабенки ножом откромсают.

– Что за чушь несешь, Ван Цзяо, – подала голос председатель женсовета. – Когда стерилизуют мужчин, делов-то – один канальчик зашить…

– Это тебе хозяйство зашить надо! – рявкнул Ван Цзяо, указывая на ее мотню.

– Давай, вяжи его! – махнул маузером Нин.

– А ну, поглядим, кто у вас такой смелый?! – Ван Цзяо обернулся и схватил лопату. – Кто подойдет, враз голову снесу! – выдохнул он, и глаза его засверкали зеленым огоньком.

В это время встала со своим зеркальцем его миниатюрная дочка Ван Дань. Ей тогда было уже тринадцать, а росточку всего семьдесят сантиметров. Хоть ростом не вышла, в остальном ладная, как статуэтка, ну словно красавица из страны лилипутов. Своим зеркальцем она навела ослепительный луч света на лицо Ван Цзяо. Ротик ее при этом растянулся в слабой невинной улыбке.

Воспользовавшись тем, что яркий свет ослепил Ван Цзяо, ополченцы набросились на него, вырвали лопату и связали руки за спиной.

Как раз в тот момент, когда ополченцы собирались связать ему руки, он вдруг заплакал в голос. Да так горько, что расстроились даже зеваки, забравшиеся на забор вокруг двора и толпившиеся у ворот. Ополченцы с веревками на какой-то миг опешили.

– Разве это по-мужски, Ван Цзяо? – сказал Юань Лянь. – Так испугаться простенькой операции! Вот я первый сделал, ну ни на что не повлияло, не веришь, пусть твоя жена у моей спросит!

– Хорош языком чесать, господа хорошие, – всхлипнул Ван Цзяо. – Пойду с вами, чего уж тут.

Тетушка рассказывала, что образцом отрицательного персонажа в коммуне был этот ублюдок Сяо Шанчунь. Он стоял насмерть, ссылаясь на то, что работал в подземном госпитале Восьмой армии санитаром-носильщиком. Но когда его вопрос изучил партком коммуны и постановил лишить занимаемой должности и отправить назад в деревню заниматься крестьянским трудом, он сам примчался в здравпункт на своем старом велосипеде. По словам тетушки, он захотел, чтобы операцию ему провела именно она. Человек похотливый и аморальный, да еще и пошляк, прежде чем лечь на операционный стол, он приставал к Львенку с вопросами: «Барышня, вот никак не разберусь. В народе говорят: „Сперма вытекает сама, как накопится“, а вот вы семявыводящий проток перевяжете, как тогда с ней быть? Не случится так, что живот лопнет?»

Львенок покраснела до ушей и посмотрела на меня. «Готовь кожу!» – велела я.