вот это со мной и случилось. Сука, – выругалась, от нервов снова промахиваясь пальцем по экрану. – Вызови это долбаное такси, а! А то я сейчас телефон разобью.

– Уже вызываю, – совершенно спокойно отозвалась Белоусова, уткнувшись в свой смартфон.

Машина не спеша скользила по ночным улицам города, а я, смотря в окно, думала лишь о том, насколько противным мне показался поцелуй Соколова, поцелуй о котором я столько лет мечтала, абсолютно внезапно, не вызвал во мне ни грамма волнения, ни томления, ни бабочек в животе, было только отвращение и ощущения гадливости. После его прикосновений хотелось вымыть мылом рот и не только, я сейчас мечтала о горячем душе как никогда. Хотелось смыть все это и безжалостно отправить в корзину воспоминаний, о которых лучше забыть.

Всё это выбило почву из-под моих ног, встряхнуло до остова, ушатом холодной воды смыло всю шелуху и детские иллюзии, будто срывая розовые очки и открывая глаза. Отрезвило. Я не знаю, почему это произошло именно сейчас. Может дело в Глебе, а может, просто я внезапно повзрослела.

Когда машина притормозила перед подъездом, я уже немного успокоилась. Сунув таксисту пару купюр, несмотря на протесты Танюхи, вышла из такси.

В квартире была тишина, подумав, что Глеб уже спит, стараясь не шуметь, разулась и прошла в комнату. Но Чернов не спал. Он сидел на кухне, в полумраке и, поставив перед собой пепельницу, курил.

– Понравилось? – одно слово, но оно прозвучало как удар хлыста.

– Что? – я не сразу четко поняла, к чему это относилось, но внутренне уже задрожала от предчувствия беды.

– Я, конечно, предполагал, что так просто все не закончится у тебя, но не думал, что даже до свадьбы не дотерпишь, – и он, проведя по телефону пальцем, отправил его одним движением по столешнице. Телефон легко проскользил, и я, опустив глаза, увидела на дисплее себя с Соколовым именно в тот момент, когда Антон пытался вырвать у меня поцелуй.

– Глеб, между нами ничего не было, он просто был пьян, – произнесла, слыша, как дрожит собственный голос.

– Ага. И на фото не ты. И вообще, все это мне померещилось, да? – он снова развернул дисплей своего телефона ко мне, показывая это ужасное фото. – Ты за дурака меня не держи, – и он, сделав затяжку, потушил сигарету в пепельнице и поднялся из-за стола. Развернувшись, несмотря на меня, направился в коридор.

– Он по пьяни полез, я не ожидала. Но больше ничего не было. Я тебе правду говорю, – я пошла следом, мне хотелось, чтобы он мне поверил, хотелось, чтобы услышал. Но мои слова не достигали цели.

– Только я, зная, как ты по нему сохнешь, не верю тебе ни на грамм, Архипова, – сдернув с тумбочки ключи от машины, он обулся и потянулся к дверной ручке.

– Глеб… – я дернулась к нему, чтобы попытаться его остановить, чтобы все объяснить, но за ним уже закрылась дверь и я осталась одна в квартире.

Я считала, что знаю, что такое душевная боль, и ничто не сравниться по степени боли с безответной любовью к Антону, но я ошибалась. Оказалось, что до этого момента я и не знала, что такое отчаянье и что собственные поступки и ошибки могут так сильно ранить. Я смотрела на закрытую дверь и горячие слезы дорожками полились по моим щекам. Вся эта влюбленность к Соколову в эту секунду казалась просто детским садом, а вот уход Глеба выглядел и ощущался как настоящая катастрофа. И я совершенно растерянная, не знала, как это исправить.

***

Я знал, что у нее не все остыло к Соколову, да и не могло вот так все враз пропасть, но не думал, что все настолько быстро проявится. Не был готов к этому удару. Знать и чувствовать в моменте это совершенно разные вещи, как оказалось. Грудь жгло от боли, так что выть хотелось и все равно тянуло к ней. Она словно дергала невидимые ниточки и срывала меня с внутреннего контроля, взрывала мой мир. Она и была этим миром. Телефон издал звук об очередном входящем сообщении от нее, головой понимал, что не стоит читать, но рука все равно потянулась, провел пальцем по дисплею, и глаза впились в каждую написанную букву. Хотелось верить ее отчаянью и сожалению, хотелось, но не мог. Она сама желает обманываться, но сердце не обманешь, если она любит Соколова, то вытравить его оттуда будет очень тяжело, а может, и не возможно. Последняя мысль причинила почти физическую боль и я заблокировав экран, убрал трубку в карман, направляясь в ближайший бар.

***

Только в момент, когда закрылась эта чертова дверь, я почувствовала, насколько мне стал близок и дорог Глеб. Вся эта неприязнь, что клубилась во мне долгие дни, будто слетела вмиг словно шелуха, обнажая и открывая настоящее. И это оказалось больно. Его уход это словно, то самое решение после которого уже ничего не будет как прежде. Я зашла на кухню и совершенно опустошенная опустилась на стул, прикрыв ладонями лицо. Хватит, наигралась в любовь, в великие и нерушимые чувства к Соколову. Раньше я ревновала его к любой женщине, каждой готова была повыдирать волосы. Мечтала о его прикосновениях, внимании, поцелуях. Сейчас же даже воспоминания об этих нелепых мечтах хотелось вырвать из своей головы, словно они были какими-то грязными, гнилыми, пустыми. Господи, какая же я идиотка. Мне в этом году двадцать пять, а я просто маленькая взбалмошная девчонка, подросток с чувством вселенского максимализма. Взяв в руки телефон, набрала номер Глеба, но он не ответил. Ожидаемо, конечно. Написала ему сообщение снова все, объясняя и прося прощение. Не надеясь на ответ, отправилась в душ.

Глеб так и не пришел, я крутилась в постели не в силах заснуть, думала о нем и все это время копалась в себе, будто это могло помочь.

Просто поцелуй, это даже не измена в полной мере. Но боль от этого была острее, чем от лезвия бритвы.

Оставшуюся половину ночи я просидела на кухонном подоконнике с чашкой остывшего чая и пачкой сигарет, надеясь, что Глеб все-таки придет домой, и я предложу ему уехать подальше от всех, прочь из этого города, насквозь пронизанного прошлым. Мы начнем все заново, все сначала и у нас обязательно все получится.

Но в шесть утра раздался телефонный звонок, который разделил все на «до» и «после».