Нам крупно повезло. Мы вообще не имели права подходить к ней настолько близко, проникать в ее жилище в подобные сокровенные минуты. Ведь то, что здесь сейчас происходит, и есть тщательная подготовка к появлению на публике, сотворение публичного образа — единственного, который нам позволено лицезреть. «Решающий момент» Картье-Брессона, он же фирменная марка Файнгерша, окрашивается эротическими, волнующими тонами. Фотограф ловит в объектив «на миг мелькнувшую обнаженную грудь между двумя сорочками»7. Впрочем, вовсе не исключено, что вся эта мизансцена заранее срежиссирована самой актрисой. Несколькими месяцами позже, во время выступления на пресс-конференции, посвященной началу съемок «Принца и танцовщицы», с Мэрилин случится конфуз — лопнет бретелька на платье. Мгновенно засверкают вспышки фотоаппаратов. Нет ли у кого-нибудь случайно английской булавки, спросит она у присутствующих. И булавка тут же найдется. Очевидно, что это мелкое ЧП было домашней заготовкой — нечто вроде современного рекламного ролика. Но и в фильме нам встретится похожая сцена, когда танцовщица в первый раз встречается с принцем — его играет Лоуренс Оливье. Именно соскальзывающая бретелька служит завязкой интриги. Она неловко придерживает на себе платье. Он внимательно смотрит на нее. И в тот же вечер просит о свидании.

Таким образом, взаимодействие между Мэрилин и Эдди постоянно балансирует на грани между вуайеризмом и сообщничеством. Эдди — не совсем воришка, а мы — не совсем соглядатаи, поскольку Мэрилин в принципе не против, чтобы мы за ней подглядывали.

Поль Валери говорил о творчестве Дега: «Он писал своих танцовщиц и гладильщиц за их профессиональными занятиями, что позволило ему по-новому взглянуть на человеческое тело и изучить позы, прежде не привлекавшие внимания ни одного художника». Действительно, одеваясь, порхая по комнате — от флакона духов к пудренице, от тюбика губной помады до шелковых чулок, — Мэрилин принимает позы, в которых мы раньше ее не видели. Она не поднимает руки над головой, не выпячивает губы, не прищуривается от удовольствия... Она просто работает. Ведь она — актриса, и для нее это прежде всего работа — лепить в полумраке гримерки свою внешность, как гончар лепит из глины горшок. Фотограф ловит ее движения, ее завораживающий танец, в результате которого под руками Мэрилин рождается Мэрилин. Ее партнерша по фильму «Джентльмены предпочитают блондинок» Джейн Расселл с хирургической точностью анализирует впечатление, производимое на зрителя каждым движением тела Мэрилин — красоту этих движений сохранил для нас Эд Файнгерш: «Казалось, что ее тело лишено костей... Она вся была сплошные изгибы и колыхания...» Для Файнгерша тело Мэрилин — материя нестойкая. Он снимает ее, как снимал бы летучую тень, в чем-то уподобляясь фотоохотнику: Мэрилин слишком непостоянна, она — как птица, на секунду задержавшаяся в кадре и готовая лететь дальше. Файнгерш ловит обрывки и осколки, но поймать всю Мэрилин целиком он не в состоянии — никто не в состоянии. Его фотографии словно таят в себе предчувствие ее судьбы, судьбы цветка, который будет сорван, не успев ни увянуть, ни засохнуть. Пороховая дорожка. Взрыв — и от нее не осталось ничего, кроме памяти о вспышке света. Щелкая фотокамерой, Файнгерш отлично знает, что продолжительных доверительных отношений с актрисой у него не сложится. Он не станет ее «официальным фотографом», не будет следовать за ней во всех ее передвижениях, не попадет вместе с ней на съемочные площадки ее будущих фильмов. Да ему это и не нужно. У него есть еще несколько минут, чтобы наблюдать за ее игрой в этой комнате. Он не спускает с нее глаз, понимая, что эти минуты уже никогда не повторятся. Вот она одевается, красится, душится. В последний раз. Вскоре они расстанутся, не обменявшись номерами телефонов. Зачем? Мэрилин дала ему работу — на неделю. Но разве не за это он ее и любит, свою работу? Он — ловец неуловимого, охотник за мигом красоты. И с ней он, кажется, поймал самую сущность того, к чему стремился всю свою жизнь, — и когда мчался на мотоцикле по неведомым дорогам, и когда болтался привязанным к перископу подводной лодки, и когда спускался на парашюте. Он пытается схватить саму эфемерность. Два года спустя редакция журнала «Popular Photography» предложит Эду Файнгершу сопровождать Одри Хепберн в бутик «Живанши». Репортаж выйдет под заголовком «Звезда не стоит на месте». Тот же заголовок вполне мог подойти и для посвященной Мэрилин подборке в «Redbook».

Последний из кадров, отснятых в гостиничном номере: на переднем плане брошенный на диване пеньюар. Бесформенная тряпка, пустой кокон. В самой глубине размытый силуэт Мэрилин Монро — он уже тает, как утренняя дымка над полем. В накинутом на плечи меховом пальто она стремится к черному провалу открытой двери. Эдди остается один. С воспоминаниями на черно-белой пленке.

Спящая красавица

Мэрилин была, если воспользоваться характеристикой Франсуа Трюффо, которую он дал Катрин Денёв, «чисто киношной актрисой», то есть актрисой, на которую надо смотреть вблизи. Ее лицо казалось созданным для крупных планов, а голос не обладал достаточной мощью, чтобы долетать до второго яруса балкона. Между тем она обожала театр. Выступать на сцене ей не довелось, если не считать занятий в «Экторс студио». Поэтому 24 марта, отправляясь на премьеру новой пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше» в театр «Мороско», она шла туда как простой зритель. Эдди — вместе с ней. Спектакль шел в постановке Элиа Казана — близкого друга Мэрилин. Главную мужскую роль исполнял молодой нью-йоркский актер Бен Газзара. Мэрилин сидела в окружении мужчин. Даже не играя, она оставалась звездой. Здесь был Милтон Грин — во фраке, в белых перчатках, этот денди и в самом деле явился из вселенной, весьма далекой от мира Файнгерша. Сидящий рядом с Мэрилин мужчина что-то шепнул ей на ухо. Это Милтон Берл, звезда телевидения и известный ловелас, хваставший, что был одним из ее любовников. «Этот тип распустил слух, что у него огромный пенис, — рассказывает Боб Стайн. — Не знаю, сколько в этих россказнях было правды, но цели своей он добился: все женщины захотели лично проверить, врет он или нет». Что же этот прохвост Берл шептал Мэрилин на ухо в ожидании, когда поднимут занавес? Файнгерш не мог расслышать его слов, зато видел, как она засмеялась.

После спектакля состоялся ужин в модном клубе «Эль-Марокко». Эдди тоже пустили — на несколько минут. Едва началась пирушка, он скромно удалился, в последний раз щелкнув Мэрилин. Эта очень нежная и немного грустная фотография напоминает нам о способности актрисы «сливаться с толпой, оставаясь собой»8. Мы видим ее лицо за хрусталем пустого бокала. Она сидит очень прямо, изящная и молчаливая, присутствующая и отсутствующая одновременно, равнодушная к окружающему шуму, величественная и одинокая. Над ней как будто невидимая вуаль, отгораживающая ее от всех остальных. Как будто она — под звуконепроницаемым прозрачным колпаком. От этого ее силуэт кажется особенно хрупким. Она сидит на виду, в самом центре зала, но она — не здесь. Глядя на этот снимок, вспоминается официантка с картины Эдуара Мане «Бар в «Фоли бержер», законченной художником за несколько месяцев до смерти. «В этом декоре, наполненном перекличкой взаимных отражений, — пишет историк Джек Флем, — она, возможно, заменяет художника, держащегося на расстоянии, но в то же время включенного в происходящее, отсутствующего, но постоянно присутствующего здесь. Как и художник, она стоит на краю пропасти, лицом к лицу с мимолетностью удовольствий и вещей». Можно все творчество Эдди рассматривать именно под этим углом зрения. Его умение передавать непринужденность атмосферы превращает каждую его фотографию в свидетельство мимолетности вещей. Что касается этого снимка, то на нем у Мэрилин такое выражение лица, какого мы еще никогда не видели. Она смотрит куда-то вправо, к оставшемуся за кадром соседу по столу, но ее улыбка показывает, что она сейчас где-то далеко...