– А что если цена на землю не восстановится? – безжалостно спросил Шаса.

– Если она не восстановится, это будет означать, что со страной покончено. Я потеряю долю от ничего, то есть ничего. Но если цены восстановятся, я получу от двадцати до тридцати миллионов прибыли.

Шаса какое-то время обдумывал это, потом сменил угол атаки.

– А почему ты не пришел за деньгами ко мне, вместо того чтобы занимать за моей спиной?

Гарри улыбнулся, пытаясь пригладить торчащий вихор на голове.

– Ты бы высказал пятьсот причин, почему этого не стоит делать, вот как сейчас. К тому же я хотел действовать самостоятельно. Я больше не ребенок.

Шаса повертел перед собой золотую ручку на подставке и, не придумав больше никаких возражений, проворчал:

– Ты бываешь слишком умен на свою беду. Существует грань между деловым чутьем и откровенным азартом.

– А как определить эту грань? – спросил Гарри. На мгновение Шаса подумалось, что он шутит, но потом он понял, что, как всегда, Гарри совершенно серьезен. Он подался вперед, ожидая объяснения отца; он действительно хотел знать.

Шасу спасло появление других членов совета: Сантэн под руку с доктором Твентимен-Джонсом и Дэвидом Абрахамсом, который о чем-то дружелюбно и уважительно спорил с отцом, и благодарный Шаса получил возможность оставить тему. Во время заседания он раз или два смотрел на Гарри. Тот с восторгом слушал обсуждение, и в стеклах его очков отражался оконный свет и в нем – миниатюрная вершина Столовой горы. Когда повестка дня была исчерпана и Сантэн начала вставать, чтобы вести всех в изысканную столовую, Шаса остановил их.

– Мадам Кортни, господа! Еще один дополнительный вопрос. Мы с мистером Гарри Кортни обсуждали общее состояние рынка недвижимости. Мы оба считаем, что недвижимость и акции в данный момент сильно недооцениваются, и компания должна этим воспользоваться, но я хотел бы, чтобы он сам высказал некоторые предложения. Пожалуйста, мистер Кортни.

Это был Шасин способ встряхнуть парня и немного осадить его. За полгода после возвышения у Гарри еще ни разу не было возможности обратиться ко всему совету, и теперь отец без всякого предупреждения вызвал его, с мстительным видом откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.

Гарри в конце стола багрово покраснел и с тоской посмотрел на застекленную дверь – свой единственный выход, прежде чем обратиться с традиционным приветствием к членам совета.

– Ма… ма… мадам Кортни и го… го… господа.

Он замолчал и умоляюще посмотрел на отца, но получив в ответ строгий бескомпромиссный взгляд, перевел дух и заговорил. Раз или два он запнулся, но, когда вначале Эйб Абрахамс, а потом Сантэн начали задавать резкие вопросы, забыл о заикании и проговорил сорок пять минут.

Когда он закончил, все некоторое время молчали, затем Дэвид Абрахамс сказал:

– Предлагаю просить мистера Гаррика Кортни подготовить перечень специальных предложений, соответствующих его презентации на этом заседании, и доложить нам их на чрезвычайном заседании совета на следующей неделе в удобное для господ членов совета время.

Сантэн его поддержала, предложение прошло единогласно. И Дэвид Абрахамс закончил:

– Я просил бы внести в протокол заседания благодарность мистеру Кортни за яркое выступление и за то, что он вынес на рассмотрение совета свои соображения.

Пока лифт спускался в подземный гараж, где рядом с «ягуаром» отца стоял «MG» Гарри, юношу не покидало ощущение успеха и признания. Оно сохранялось на всем пути до Оддерли-стрит к одинокому небоскребу «Санлам-билдинг», стоявшему на открытой площадке, на участке, отвоеванном у моря. Даже поднимаясь в лифте на двадцатый этаж небоскреба, Гарри еще чувствовал себя высоким, важным и решительным. И только когда вошел в приемную «Гэнтри, Кармайкл энд ассошиэйтс», это животворное сияние начало слабеть и жесткий воротничок больно врезался в бычью шею Гарри.

Две хорошенькие молодые женщины в приемной проявили всю почтительность к нему как к важному клиенту фирмы, но к тому времени Гарри уже так нервничал, что не воспользовался предложенным стулом и принялся бродить по приемной, притворяясь, что восхищается высокими вазами с протеями, но на самом деле незаметно проверял свое отражение в высоких, от пола до потолка, зеркалах за цветами.

Он заплатил сорок гиней за двубортный костюм в свою любимую «клетку принца Уэльского», но на широких мышцах груди лацканы пиджака лежали неровно, а на бицепсах ткань собиралась складками. Он потянул за манжеты в надежде расправить рукава, но потом оставил эти попытки и сосредоточился на усилиях ладонями пригладить волосы. И виновато вздрогнул, когда зеркальные двери святая святых фирмы распахнулись и в приемную вышла Холли Кармайкл.

Повернувшись к ней, Гарри почувствовал, как всякая бравада и уверенность покидают его, и вытаращил глаза. Невозможно, но она стала еще более уравновешенной и шикарной, чем ее образ, который стоял у него перед глазами с их последней встречи.

Сегодня на ней был сине-белый в полоску костюм «шанель» с плиссированной юбкой, которая, когда Холли шла к нему, вилась вокруг икр, открывая на мгновение красивые круглые колени. Ее чуть загорелые ноги, обтянутые нейлоном, поблескивали, как полированная слоновая кость, лодыжки открыты, рукава костюма «Шанель» элегантно подвернуты. Узкие ступни и ладони пропорциональны длинным гибким ногам и рукам.

Она улыбалась. Гарри почувствовал головокружение, какое иногда чувствовал, когда сидя выжимал собственный пятерной вес. Зубы у нее были с молочным отливом, и он зачарованно смотрел, как ее улыбающиеся губы произносят его имя.

Она ростом не ниже его, но он знал, что может поднять ее одной рукой, и задрожал от святотатственной мысли, что мог бы взять это божественное творение на руки.

– Мистер Кортни, надеюсь, мы не заставили вас ждать.

Она взяла его за руку и увела в свой кабинет. В сравнении с ее легкостью и изяществом он чувствовал себя цирковым медведем на цепи. Легкое прикосновение ее пальцев к коже обжигало, как раскаленное железное клеймо.

Ее светлые прядки были всех оттенков, от платины до темного горелого меда и роскошной гривой ниспадали на подкладные плечи костюма; всякий раз как она поводила головой, он чувствовал аромат этих прядей, и у него сводило живот.

По-прежнему держа пальцы на его бицепсе, она говорила прямо Гарри в лицо, продолжая улыбаться. Ее дыхание пахло цветами, а рот был таким прекрасным, алым и мягким, что, глядя на него, Гарри испытывал чувство вины, как будто украдкой смотрел на какую-то тайную, интимную часть ее тела. Он оторвал взгляд от рта Холли и посмотрел в глаза. Сердце Гарри заметалось в грудной клетке, как безумец в камере с обитыми стенами, потому что один глаз у нее был небесно-голубым, а второй фиолетовым с золотыми точками. Это придавало ее чертам поразительную асимметрию – не косоглазие, но какую-то близорукую неуравновешенность, и у Гарри начали подгибаться ноги, словно он пробежал десять миль.