– Привет, Джон! – заулыбалась она, когда он открыл дверь. – Не хотела будить тебя. Ленивое воскресенье?

– Я только что убил свою жену.

– Одолжишь лопату? Моя сломалась.

Джонатан уставился на нее. Гэбби подпрыгивала от нетерпения.

Он признался или нет? Вроде бы да. Однако Гэбби не бежала прочь и не звала копов. Она полностью нарушала сценарий, прыгая с пятки на пятку и выжидающе глядя на него, словно золотистый ретривер. Джонатан мысленно повторил диалог. Она не услышала? Или он этого не говорил?

– Выглядишь уставшим. Ночка удалась? – спросила Гэбби.

Джонатан попытался признаться снова, но слова застряли в горле. Быть может, он и не произносил их. Может, только подумал. Он потер глаза.

– Зачем ты, говоришь, пришла?

– У меня сломалась лопата. Можно позаимствовать вашу?

– Ты сломала лопату?

– Не специально. Я пыталась выкорчевать камень на заднем дворе, и ручка сломалась.

«Я убил свою жену. Она плавает в ванне в этот самый момент. Ты можешь вызвать мне копов? Я никак не решу, куда звонить, „девять-один-один“ или по основному номеру полицейского отделения. Или стоит дождаться понедельника и сначала позвонить адвокату? Как ты думаешь?» В конце концов он сказал:

– Пия держит лопату в сарае. Хочешь, чтобы я ее принес?

– Было бы здорово. А где Пия?

– В ванне.

Кажется, Гэбби только сейчас заметила халат Джонатана. Ее глаза расширились.

– Ой. Прости. Я не хотела…

– Это не то, о чем ты подумала.

Гэбби смущенно отмахнулась и отступила от двери.

– Не надо было вламываться к вам. Мне сперва следовало позвонить. Я не хотела мешать. Могу взять лопату сама, если скажешь, где она лежит.

– Э-э-э, хорошо. Можешь зайти через боковую калитку. Она в сарае, висит рядом с дверью.

Почему он не расставил все по своим местам? Для чего продолжил игру, изображая из себя человека, которым был несколько часов назад?

– Спасибо огромное. Извини за вторжение.

Гэбби развернулась и спустилась по ступенькам, оставив Джонатана стоять в дверном проеме. Он закрыл дверь. Хвостик Гэбби мелькнул в окне гостиной – она пробиралась на задний двор. Джонатан побрел обратно в ванную и уселся на край унитаза. Пия продолжала плавать.

– Никому нет дела, милая.

Он изучил окоченевшее тело и открыл кран, чтобы добавить горячей воды. Поднялся пар. Джонатан покачал головой, глядя, как вода течет в ванну.

– Всем плевать.

Люди умирали постоянно. И тем не менее живые занимались своими делами, совершали покупки и выкапывали камни на задних дворах.

Жизнь продолжалась. Снаружи по-прежнему сияло солнце, и пахло сиренью, и был прекрасный день, и ему больше никогда в жизни не придется заполнять налоговую декларацию. Джонатан выключил воду. Его мышцы покалывало от нерастраченной энергии, как у нервного подростка, жаждущего солнца и действия. Это действительно был прекрасный день для пробежки.

* * *

Джонатан обнаружил, что в том, чтобы полностью разрушить собственную жизнь, есть приятный момент: наконец-то он получил возможность наслаждаться ею. Пробегая мимо соседей, маша им рукой и выкрикивая приветствия, он размышлял о том, как мало они понимали в великолепии этого теплого весеннего дня. День оказался в тысячу раз лучше, чем он мог предположить, проснувшись утром. Последний день свободы был намного чудеснее миллиона дней рутины. Невинным солнечные дни ни к чему. Он бежал, купаясь в теплом весеннем воздухе. Останавливался перед каждым знаком «Стоп», гарцуя на месте, упиваясь миром, в котором не изменилось ничего, кроме места Джонатана в нем.

Он словно вышел на пробежку впервые в жизни. Он ощущал каждое сладкое дуновение ветерка, обонял аромат каждого цветка и отыскивал взглядом каждого доброго человека – и все люди были прекрасны, и по каждому он отчаянно скучал. Он наблюдал за ними из невероятной дали – и тем не менее видел их с удивительной ясностью, будто смотрел в мощный телескоп с поверхности Марса.

Он бежал, и бежал, и потел, и ловил ртом воздух, и отдыхал, и бежал дальше – и любил все это. Возможно, именно так чувствовали себя буддисты. Возможно, именно к этому стремилась Пия в своих медитациях. К этому срединному чувству, этому знанию, что все преходяще, все искрометно и недолговечно. Быть может, этого вообще никогда бы не существовало, если бы не внезапная ностальгическая любовь, вызванная предстоящей потерей. Господи, как чудесно было бежать! Просто работать каждым мускулом и чувствовать удары ног о мостовую, видеть деревья с новорожденными светящимися зелеными листьями и в кои-то веки ощущать, что осознаёшь все до крохи.

Он ждал, что кто-нибудь заметит случившуюся в нем перемену, поймет, что он убийца, но этого не произошло. Он заглянул в «Севен-элевен» и купил бутылку «Гаторейда», с улыбкой забрал у кассира сдачу, думая: «Я убийца. Этим утром я задушил свою жену». Однако старик-кассир не увидел алую букву «У» на челе Джонатана.

На самом деле, заглатывая зеленый электролит, он внезапно почувствовал, что почти не отличается от этого милого человека за кассой, в оранжевом жилете с логотипом магазина на спине. Ему казалось, что он мог бы пригласить сморщенного кассира к себе домой, где они достали бы из холодильника пару бутылок эля «Фэт тайр» или, если бы старик предпочел что-нибудь полегче, «Пабст блу риббон», открыли бы водянистое пиво и отправились на задний двор, где улеглись бы на траву, впитывая солнечный свет, и в какой-то момент Джонатан невзначай упомянул бы, что его мертвая жена мокнет в ванне, а старик кивнул бы и ответил: «Да, примерно так же я поступил со своей. Можно взглянуть?»

И они вернулись бы в дом и встали в дверном проеме ванной, изучая кувшинку Джонатана, и кассир кивнул бы задумчиво своей седой головой и предположил, что, вероятно, она желала бы быть похороненной на заднем дворе, в своем саду.

В конце концов, именно этого хотела его собственная жена, а она целыми днями пропадала в саду.

* * *

В понедельник Джонатан опустошил свои банковские и пенсионные счета и перевел все в наличные – толстые пачки пятидесяти– и стодолларовых купюр, которые засунул в курьерскую сумку. Он вышел из банка, неся $112 398. Его сбережения за всю жизнь. Воздаяния за грехи. Доходы от аккуратного финансового планирования. Сотрудница банка спросила, не разводится ли он, и Джонатан, покраснев, кивнул, но она спокойно позволила ему очистить счета и, кажется, сочла забавным, что он оставляет свою жену с носом. Он чуть не позвал ее на свидание, но потом вспомнил причину, по которой она выкладывала перед ним стопки наличных.