Мы завтра не увидимся с тобой.

И послезавтра… А пройдут недели,

и мы забудем в суете слепой,

какие были мы на самом деле.

Мы завтра не увидимся с тобой…

Люби меня! Ты слышишь этот крик?!

И небеса черны, как эти реки…

Спаси меня, пока чугунный мрак

над нами не захлопнулся навеки.

Люби меня! Ты слышишь этот крик?..[1]

Возможно, именно эти строки натолкнули Сергея на мысль о еще одном эксперименте (см. статью крик).

А пока что, помимо всего перечисленного, он помещал перед зеркалами также личные вещи некоторых своих знакомых и никому, кроме них самих, не известные клочки информации, касавшиеся интимных сторон их жизни.

Вассерман:

— Я называл их «неучтенное имущество», как, например, тот пожелтевший лист каштана, большой, пожухлый, который мы с супругой привезли из Парижа, или та обольстительная родинка Паулы, про которую может знать только муж или врач, или та деликатная тайна, которую я запер в своем сердце: в минуты совокупления веко правого глаза моей Сореле вздрагивало и морщилось… Ну, а ты, герр Найгель, что за подарок мог бы ты преподнести нашему Сергею?

Найгель смущен таким бесцеремонным вопросом, покашливает, задумывается, трет рукой щеку. Еще две-три недели назад Найгель с позором прогнал бы от себя Вассермана за такой бесстыжий вопрос, но времена изменились. Через пару минут он с повлажневшими глазами принимается рассказывать, как давным-давно, когда еще был ребенком в Пёссине… Однажды его отец вырезал на огромной дубовой доске всю Цугшпитце с окрестностями. Два месяца трудился по вечерам, вернувшись с работы, над этой картиной и создал своими руками настоящее произведение искусства, поражавшее всех, кто его видел. И вот как-то ночью у маленького Найгеля выпал первый молочный зуб, и отец поместил его на своей картине, на одной из вершин Цугшпитце, заверив при этом сына, что таким образом между ним и самой высокой горой Германии на веки веков заключен нерушимый союз. Через четыре года после этого, когда отец и сын впервые поднялись вместе на гору, одиннадцатилетний Курт споткнулся о камень, не удержал равновесия и едва не полетел в пропасть. Каким-то чудом одна его штанина зацепилась за торчавшую на обрыве корягу или острый выступ скалы, и он был спасен. Отец с сыном без слов посмотрели друг другу в глаза и поняли, чему мальчик обязан своей жизнью. Это мгновение, эти острые пронзительные взгляды двух людей — двух заговорщиков, посвященных в сокровенную тайну, — которыми они обменялись, стоя в полном одиночестве на склоне горы, Найгель принес бы Сергею.

Сумасшедший изобретатель попросил каждого из мастеров искусств, чтобы тот записал на полоске бумаги подобное этому мгновение из собственной жизни, и потихоньку, с большой осторожностью проводил эти полоски перед зеркалами и ждал, пока слова опадут с бумаги и рассыплются безжизненным пеплом.

Однако Казик не понял и этого объяснения.

— Время, время! — пробормотал он сердито. — Что это такое — это время, о котором вы говорите?

И только тут окружающие поняли, что он вообще, в принципе, не способен уразуметь, что такое время, в точности так же, как они не способны по-настоящему проникнуться понятием крови, циркулирующей в их жилах, или кислорода, входящего в состав воздуха и являющегося первейшим условием их существования. Казик оглядел скучившихся вокруг него мастеров искусств и спросил, который из них Сергей. Установилась неловкая тишина. Аарон Маркус сообщил ему осторожно, что Сергея среди них нет. Однажды ночью ученый в одиночестве подошел к системе «Прометея» и поставил перед зеркалами самого себя, то есть собственное тело. Никто в точности не знает, что с ним приключилось, но можно предположить, что все «испарения времени» были высосаны из его плоти и души. Утром Отто нашел на полянке его одежду и ботинки. Несколько зеркал оказались разбитыми. Мастера искусств решили, что он умер, погиб во славу науки, но в последующие месяцы до зоопарка дошли странные слухи, что Сергея, или, во всяком случае, очень похожего на него человека, видели командующим отрядом Вафен-СС на Ниской, в северно-восточной части гетто. Мы и сегодня имеем возможность увидеть его — или его двойника в форме польской полиции, — занимающегося ликвидацией евреев, нашедших себе укрытие на предприятии «Трансавиа»; взгляните на него — или на его двойника, — красующегося во всех газетах тех дней на фотографиях, запечатлевших массовые расстрелы. Более того, его начали узнавать даже на фотографиях, сделанных за несколько лет до описываемых событий, в самом начале войны, когда он по неопровержимым сведениям проживал в России, но теперь на фотографиях оказывался в совершенно других местах, и всегда при проведении расстрелов или иных акций уничтожения. Выглядело это так, словно он действительно сумел приобрести власть над временем и способность перемещаться в нем, куда ему заблагорассудится, по собственному желанию забегать на годы вперед или отодвигаться назад, но всегда, в любой точке календаря, исполнял только одну чудовищную роль. Всем этим скачкам и преображениям не было найдено никакого разумного объяснения.

См. статьи Казик, смерть Казика, а также крик.

— Справедливость.

См. статью сила.

— Цитрин, Хана, самая красивая женщина в мире, непревзойденная мастерица в искусстве любви.

Когда процессия неторопливо двигавшихся в лунатическом сне, а вернее, обмороке (см. статью сомнамбулизм, хождение во сне) достигла домика Отто, и Фрид, Маркус, Зайдман и Мунин ожесточенно заспорили между собой по поводу того, каким маршрутом следует двигаться дальше, чтобы позволить Казику узнать, по выражению Фрида, «как можно больше о сути жизни», и даже любезно предложили ему зачитать вслух всю Библию — как Ветхий Завет, так и Новый, — или в качестве альтернативы ознакомить его с основополагающими идеями наиболее прославленных философов, или, по меньшей мере, позволить ему прослушать самые выдающиеся и возвышенные музыкальные произведения (господин Маркус тут же назвал бетховенского «Фиделио», премьера которого — под названием «Леонора» — состоялась в Вене 20 ноября 1805 года), Отто совершенно неожиданно, негромко, но достаточно твердо, произнес:

— Бросьте, ему нужна женщина. — И тут же объявил, что они все вместе немедленно направляются к Хане Цитрин.

В этот час, а именно в двадцать пять минут шестого, Хана несла, как и в любую другую ночь, свою постоянную вахту на дорожке, тянувшейся вдоль клеток хищников. Госпожа Цитрин…