с ним в баню, а потом в какой-нибудь духан есть цоцхали. Он не знает, что такое цоцхали. (Что? Рыба?) Так вот. Знакомые заверили его, что быть в Тифлисе и не есть цоцхали — равно что быть в Вене и не есть сосисок.

Прежде всего — сдержанность.

Я вежливо, но твердо говорю, что у меня сейчас деловое свидание. Я в отчаянии, что не могу сопровождать гражданина с пуговкой в бани и есть с ним цоцхали, но ничего не поделаешь. Дела! Дела!

Я удираю. День испорчен. Солнце светит не для меня.

Не для меня раскинулся под полосатыми зонтиками десяток чистильщиков сапог. Не для меня шипят и пенятся воды Лагидзе.

Товарищи туристы! Заклинаю вас! Не знакомьтесь по дороге на Кавказ с подобными вам. Новые знакомые ужасны. Они обязательно едут по тому же маршруту, что и вы. Они будут встречаться на вашем пути сотни раз.

Они будут давать вам советы, восторгаться тем, что вы находите ужасным, и ругать то, что кажется вам прелестным. Они будут рассказывать вам старые, как мир, анекдоты и тащить вас туда, куда советовали сходить их идиотские знакомые.

Не заговаривайте с ними при первой встрече в автомобиле или поезде. Не отвечайте на вопросы. Пусть сочтут вас букой. Черт сними!

Днем на проспекте Плеханова я встретил пешехода. Он ехал на извозчике.

6

Успокоился я только к вечеру. Не только успокоился, но и повеселел.

Произошло это вот по какой причине.

На улице, нос к носу, я столкнулся с попутчиками по автомобилю — комсомольцами. Они шли по-солдатски, в ногу, в своих рабкредитских пальто и с новенькими аппаратами, перекинутыми через плечо. Один что-то рассказывал, по-детски размахивая руками. Другой весело смеялся.

Милые, чудные ребята!

Весь вечер я чувствовал себя прекрасно. Я чистил ботинки, брился, весело посматривал на коричневых красавиц и ел цоцхали, запивая его превосходным кахетинским вином.

Тифлис осветился. Он сиял, как концертный зал в день какого-нибудь юбилейного вечера.

Не подняться на гору Давида было бы преступлением.

Фуникулер был виден отовсюду. Прямо на небо, в кромешную тьму, шел огненный пунктир.

И я поднялся по этому пунктиру, который вблизи оказался обыкновенной канатной дорогой со всеми присущими этому виду транспорта атрибутами: кафельным полом вокзального павильона, щелкающим турникетом, сплетающимися в центре рельсами, с просмоленным канатом и загадочными вертящимися тарелочками посредине.

На горе — снова кафельный пол и щелкающий турникет. Потом — обыкновенная свежесть и изумительное ощущение пространства. Я подошел к перилам и заглянул вниз.

Внизу было небо.

Но какое? Яркое, населенное, обильно покрытое созвездиями улиц и площадей, насыщенное движущимися телами трамваев. Это было земное небо, не вызывающее никаких сомнении и отнюдь не наводящее на мысли о бренности все земного.

Я взглянул наверх. Там тоже был небо. Обыкновенное. Такое, как Калуге, Гамбурге, Осло и Париже Оно, правда, несколько уступало «земному» небу в освещении, но все же было очень красиво. Все вместе было совершенно неотразимо.

Я представил себе залитую светом Загэс, которая в двадцати километрах от Тифлиса в маслянистом движении турбин копит бесценную электрическую энергию. Представил себе великана, встающего прямо из черной покорной Куры.

Нужно было отдохнуть и собраться с мыслями. Я сел на скамейку.

— Здравствуйте! И вы здесь? Передо мною стоял гражданин

с пуговкой.

— Наслаждаетесь видом? А по-моему, ничего особенного. Ей-богу. Правда, Лелечка? У нас, в Харькове…

— Пошел вон! — устало сказал я.

Он подумал, потоптался около моей скамейки и, наконец, сделав вид, что спешит и не имеет времени на пустые разговоры, сказал:

— До свидания!

И ушел.

1928

Долина

Автомобиль, усиленно чадя фиолетовым дымом, круто забрал в гору и стал подыматься по спиральной дороге все выше и выше.

Позади, насколько хватал глаз, как стадо слонов, нагнувших головы, стояли горы. Они покоились на фоне закатного неба с географической четкостью и неподвижностью.

Писатель Полуотбояринов протер запылившиеся очки и сказал:

— Сейчас кончится последний подъем, и мы увидим всю республику как на ладони. Мы увидим долину, но какую долину — полную винограда и горных ручьев. Дикая красота!.. Эх, Коля, Коля!..

Писатель пошевелил пальцами и чмокнул языком.

— Во-первых, вино! Но какое! Не то что у нас в Москве. Дивное, натуральное вино, чистое, как слеза, и прозрачное, как янтарь!.. А как его подают, Коля! Подача какая! Не то что у нас в Москве. Подают его с сыром и зеленью для возбуждения жажды. Понимаешь, Коля? Дикая красота! Местные обычаи! Нетронутая целина! Республика, братец, хоть и маленькая, но какая! Сидишь ты, Коля, попиваешь вино, а в кабачке — дым коромыслом! Играют на разных инструментах и танцуют!..

Тихий, кроткий Коля восторженно охнул.

— Да-с, милый ты мой Коля. Мы проведем в этой микроскопической стране три дня. Но какие!

Писатель Полуотбояринов приник к Колиному плечу и зашептал:

— Девочки, Коля. Но какие! Поэма! Тысяча и одна ночь! Узорные шальвары и все на свете! Коля издал сладострастный смешок.

— И возблагодаришь ты, Коля, старичка Полуотбояринова за его тонкое знание местных обычаев.

Автомобиль преодолел гору и покатил некоторое время по ровному шоссе. Потом медленно, с осторожностью лошади, начал спускаться. Глазам путников открылась долина. Сумерки покрывали ее. Под ними смутно угадывались густые сады. Из глубины долины заманчиво выглядывали первые городские огоньки.

— «Есть у нас легенды, сказыки!» — пропел Полуотбояринов противным голосом.

Подъезжали к городу уже в полной тьме. Городские огни сверкали все сильней и сильней. Тьма еще больше подчеркивала их яркость.

— Никак электричество, — задумчиво сказал Полуотбояринов, — с каких же это пор?

Автомобиль миновал большие дома с высокими трубами и вынесся на широкую, усаженную кипарисами, главную улицу. Вдоль тротуаров в аккуратных деревянных желобах хлюпали оросительные каналы.

— Позвольте, — прошептал Полуотбояринов, — не помню я что-то этой улицы. И каналов никаких не было. И труб никаких не было.

У нового единственного в городе здания гостиницы толпился народ. Над входом были протянуты плакаты:

«Добро пожаловать!» и «Привет тов. Полуотбояринову от местных литераторов».

От толпы отделился худенький человечек в сапогах и в огромной кепке. Он подошел к автомобилю и, волнуясь, сказал на ломаном русском языке приветственную речь.

После этого путников ввели в приготовленную для них комнату и пожелали спокойной ночи.

— Ну-с, Коля, — сказал Полуотбояринов, с наслаждением улыбаясь, — отдохнем с дороги, а завтра я покажу тебе город! Тысяча и одна ночь! Вино! Девочки!