– Ответить на ваш вопрос, – снова помедлив, отозвался Курт осторожно, – я пока не смогу. Поймите меня сами, господин фон Зиккинген, это дело не назовешь заурядным, и любая мелочь может иметь значение без преувеличений судьбоносное. Боюсь, вначале я попрошу вас таки рассказать историю, которую рассказать собирались.

– Понимаю, – легко согласился рыцарь, – я иного и не ждал. Однако вам придется набраться терпения, майстер инквизитор – история долгая и поначалу могущая показаться вам не имеющей к делу касательства.

– Слушать все, что мне рассказывают, – моя работа. Я готов выслушивать столько, сколько придется, хоть вечер и ночь напролет, если это важно, а я не думаю, что вы пригласили меня сюда ради семейных воспоминаний.

– В некотором роде так оно и есть, – чуть улыбнулся фон Зиккинген и, посерьезнев, докончил: – И касается также дел нашего ордена, посему я был бы весьма признателен, майстер инквизитор, если вы не станете разглашать полученные сведения без крайней к тому нужды.

– Если это не будет крайне необходимо, – согласился Курт.

– Благодарю вас, – с достоинством кивнул рыцарь и, усевшись удобнее, повторил: – История долгая. И давняя. Она началась, когда наш орден держал границу меж нашими владениями и территорией соседних языческих племен. Жемайтские лесные племена, майстер инквизитор; вам и не вообразить, что там скрываются за чудовища. Человеческие жертвы их богам – это лишь часть того, что можно рассказать о них; часть – но часть немалая. Многие поедают своих пленников – судя по всему, не оттого, что таково их постоянное питание, а из соображений ритуальных. Мы видели, как сердце вырвали и стали есть прямо на поле боя, мы находили человеческие останки в их лагерях – недвусмысленного вида… Охрана границ была действием явно недостаточным, и мы продвигались вглубь, выбивая язычников из их поселений; если всего лишь отбросить их, они переводят дух, зализывают раны и бьют с новой силой, бьют с жестокостью, свойственной даже не всем идолопоклонникам, и жизнь всех, обитающих поблизости от рубежа, посему была просто невозможной. Я не стану похваляться, не стану говорить, что мы не несли потерь – все же лес, скалы, а то и болота, укрытая и чужая местность, которую мало захватить, – на ней надо ведь еще и закрепиться; однако мы продвигались. А однажды наткнулись на очередное племя – немногочисленное в сравнении с другими, не обученное; какая у них может быть выучка, сами согласитесь… Мы не разбили их сразу лишь потому, что не могли выследить место их обитания. Кругом были болота, в которых тропки меняются каждые полгода, и даже местные проводники не желали туда соваться. К тому же, это племя даже среди все тех же местных почиталось совершенно диким, и любому чужаку нечего было и надеяться возвратиться живым и целым из его владений. Мы били их, они отступали, после являлись снова, мы отбивались… Это продолжалось довольно долго. И вот однажды ситуация резко переломилась. Они стали… – на мгновение фон Зиккинген замялся, подбирая точное слово, и неуверенно договорил: – Не знаю, как и выразиться… Словно их подменили. Словно это были не какие-то лесные дикари, а – настоящая армия. Маленькая, плохо вооруженная, но армия. Со своей тактикой – весьма удачной, с использованием особенностей местности, собственных возможностей; возникало чувство, что ими руководит во всякую минуту боя единый разум. Словно некий полководец раздает им указания. Они наступали, точно по команде, и отступали, как будто получив на то приказ; причем не бежали – они отступали, слаженно и четко, перегруппировывались и нападали вновь или уходили так, что мы не могли их преследовать… И при том они стали втрое бешеней. Их надо было изрубить в куски, прежде чем они умирали или хотя бы прекращали сопротивление; стрелы, как то было прежде, их уже не брали – в ежах меньше игл, чем было в тех, кто, наконец, падал. Да, у дикарей слабая чувствительность к боли не редкость, они и прежде поражали и стойкостью, и мужеством, прости Господи, но такое – было слишком даже для них. Словом – вы меня понимаете, майстер инквизитор?

– Вполне, – коротко отозвался Курт, и тевтонец кивнул, продолжив:

– И вот, когда наша первая… не стану скрывать – растерянность… несколько сгладилась, когда мы попытались противопоставить их внезапному ратному таланту собственный – тогда мы увидели, чей именно разум повелевает ими. Мы видели человека, стоящего в отдалении, не принимавшего участия в бою, и ясно было, что он отдает приказы прочим. Но самое страшное заключалось в том, что эти прочие не могли его слышать. Его не могли ни увидеть, ни услышать хоть слово из его уст те, кто был в десятках шагах от него, окруженные криками, лязгом, шумом битвы; это было просто невозможно, но это было. Все повиновались его приказам, точно эти приказы произносились подле них.

– Малефик, – не предположил – констатировал Курт, и фон Зиккинген усмехнулся:

– «Малефик»… Знаете, майстер инквизитор, в этом слове есть что-то близкое, душевное… домашнее, что ли… Проще: колдун. Демон в человечьем обличье. Нечисть, способная напрямую внушить мысль человеческому разуму и (как знать), быть может, читать и наши мысли также, видеть заранее, где мы нанесем удар или развернемся. Мало того, отступив, через несколько дней дикари напали на наш форпост. Бывало, что и прежде особенно самонадеянные предпринимали подобные попытки, бывало, что доставляли при этом много неприятностей, однако потери не бывали большими. Но в ту ночь посланный на вылазку отряд полег целиком, и крепость едва выстояла – нас было немного. А их снова возглавлял тот человек. Мы попытались уничтожить его. Был приказ: игнорируя прочих, добраться до него, но – получившие этот приказ исполнить его не сумели. Они погибли еще до того, как приблизились к этому чудовищу, погибли не от стрел или их ножей, а просто умерли – умерли на месте.

– Но их атаку вы отбили.

– Отбили, но… Отряд, покинувший стены, погиб без остатка, а один из братьев исчез. Мы не нашли его тела на поле боя. Мы не могли их преследовать, мы не знали, где их обиталище, и… и смирились со смертью нашего брата. Это было больно и…

– …противно, – докончил Курт тихо, когда тевтонец замялся, и тот, бросив на него короткий взгляд исподлобья, болезненно поморщился.

– Да, – согласился фон Зиккинген. – Но сделать мы тогда не могли ничего. Мы обратились за помощью, снарядили местных, положив на это немало сил, уговоров, денег, посулов, да и что греха таить, угроз… И довольно нескоро мы все-таки нашли их лагерь. Они жили в скалах, в пещерах, одевались в шкуры и ели на земле, их женщины были равны мужчинам в свирепости, их дети… Впрочем, это не имеет отношения к теме, – оборвал сам себя рыцарь, повстречавшись с собеседником взглядом. – Главное состоит в том, что в их логово мы вошли легко, не применив и пятой доли собранных нами сил. Мы не обнаружили среди останков и костей тела нашего брата, не нашли пустого доспеха, но не нашли его и живым. И жреца, того колдуна, что командовал ими – там тоже не было. Мы допросили оставшихся в живых дикарей, и они рассказали, что захваченного человека тот увел в свою пещеру, и больше его не видели, а две ночи назад оба исчезли.

– Вы выяснили, что за сила стояла за их жрецом?