Чего так хвалиться заранее: “…с победой геройской”! И почему уже “завтра”, если поход “суровый и дальний ”?

Но если не вслушиваться в слова, песня звучала хорошо. Как говорится, “ложилась на душу”. И ясно, что вопреки словесной бодрости, это была песня прощания. В ней словно ворочались и накатывали на берег тяжелые волны северного моря (которые я видела только по телевизору)… Наверно, так же раскачивает свою воду осенняя Балтика… Но тогда… тогда это песня не только прощания, но и встречи. Ведь Балтика у меня впереди!

Почему же печалей во мне больше, чем радости?.. И есть ли она вообще, радость-то?

“Есть! — сказала я себе. — Не начинай комплексовать снова…” И стала вспоминать прошедший день.

Хотя вспоминать было нечего — день прошел бесполезно и бестолково. Я купила батарейки, пошла к Илье и несколько раз пыталась дозвониться до Пашки. Но телефон в Яхтинске молчал. Ну и понятно — родители на работе, у Пашки тоже много дел, чего ему сидеть у аппарата…

Мы поговорили с Ильей о Питере. Илья уже знал о маминых планах. И… относился к ним как-то странно. Вроде бы и не считал их плохими, но и бурного одобрения не высказывал. “Знаешь, мучача, вопрос непростой, надо его порассматривать со всех сторон…” — “Значит, ты не уверен, что поедешь? Мама без тебя не захочет…” — “Ну… может быть и захочет при зрелом размышлении. К тому же, я не говорю “нет”. Просто все это как-то неожиданно…”

Мне показалось, что Илья все-таки согласен, только не хочет показывать это сразу. В силу философского склада ума.

Потом я скрутила в себе гордость и пошла к Стаканчику. Того дома не оказалось. “Ну и… так тебе и надо”, — сказала я мысленно. То ли Стаканчику, то ли себе…

Я зашла к маме на работу, помогла ей разбирать недавно полученные книги. И конечно, мы говорили о переезде. Непонятная “позиция” Ильи не была для мамы неожиданностью

— Это естественно, Женечка. Ничего, мы его убедим… Гораздо труднее будет убедить нашего директора, чтобы отпустил меня. Пока он и слышать не хочет, стонет и хватается за голову. Но и это преодолимо… Главное, чтобы мы сами приняли необратимое решение…

— А разве мы его не приняли?

— Приняли, конечно! Только… все это займет немало времени. И я вот что подумала! Не поехать ли тебе туда заранее? Погостишь у дяди Кости, оглядишься. И потом встретишь нас там, словно дома. А?

Мне такая мысли понравилась. Потому что хотелось, чтобы все случилось скорее. Без долгой возни и затяжных прощаний!

— Я сегодня же созвонюсь с дядей Костей, — пообещала мама.

Из маминой конторы я поехала на трамвае к Томчику.

Сон про Томчика сидел во мне колючим клубком. Тревожный такой, будто и не сон вовсе. Не надо, чтобы Томчик стрелял! Никогда! Ни во сне, ни наяву! Ни в кого, даже в самых отпетых негодяев… Иначе — я это предчувствовала — с Томчиком случится беда. И не только с ним…

Конечно, я говорила себе, что это бред и результат разболтанного воображения. Но беспокойство о Томчике не проходило, и я чувствовала, что уменьшится оно лишь тогда, когда мы увидимся.

Но и на этот раз у Томчика никого не было дома. Что с ним? Увезли куда-то? И так срочно, что не дали времени забежать ко мне и попрощаться?..

Единственное хорошее, что случилось в этот день — письмо от Лоськи. Оно было адресовано всем, а пришло на адрес Ступовых.

Я зашла к Евгению Ивановичу под вечер, он сразу помахал письмом. Лоська крупно, коряво, но без ошибок писал, что отец еще в больнице, но через неделю обещают выписать. И тогда они, скорее всего, втроем вернутся домой. Потому что “дело решается хорошо”.

Я подумала, что с Лоськой мы можем не увидеться. Как и с Люкой, кстати… А может, это и к лучшему? Лишние прощания — лишние слезы… Я покусала губу и рассказала Евгению Ивановичу про близкий отъезд. Он завздыхал:

— Да… жаль. Вот оно как… Ну, а с другой стороны конечно. Питер есть Питер, мечта многих… Хотя вначале поскучаешь без друзей-то, а?

Мне захотелось тихонько заскулить. И я бодро сказала:

— Что поделаешь, судьба. Или, выражаясь по-философски, карма…

— Оно так. Всю жизнь на одном месте не проживешь… Зайдешь попрощаться-то?

— Конечно!

…Мама, когда пришла с работы, сказала, что звонила дяде Косте, и он одобрил план моего скорого приезда.

— Скажи, ты решила твердо?

— Да!

“Да! Да!! Да!!! Сколько можно спрашивать?”

— Тогда я завтра попытаюсь заказать билет! С этим сейчас не просто… Скажи честно, ты не боишься лететь?

Я летала самолетом только один раз, на юг, в дошкольные времена, и плохо это запомнила. Спала почти всю дорогу. Теперь я прислушалась к себе и поняла, что не боюсь, хотя сообщениями о бьющихся самолетах были полны теленовости. Пронесет!.. Ну а если не пронесет, то… Интересно, что сама опасность разбиться меня не пугала вовсе. Если я и опасалась, то лишь чувства падения, пока не грохнулись о землю…

Странно, что и мама не боялась за меня. Или, может быть, боялась, но не так сильно, как “отпускать девочку одну в поезде, неизвестно с кем…”

Ночью мне, конечно же, приснилось, что я в самолете и у него отвалились крылья. И он развалился пополам. Но это вовсе не страшно! Я прыгаю в пролом навстречу ветру, упругий воздух подхватывает меня. Дергаю на груди кольцо и на этот раз оно послушно вытягивает наружу маленький вытяжной парашют. А он выхватывает из ранца и раскрывает надо мной белый купол. И я плыву, плыву…

Наутро я дала себе клятву, что никуда не пойду и посвящу весь день сборам в дорогу.

Я нарушила клятву только один раз: сбегала на ближнюю почту и постаралась дозвониться в Яхтинск по автомату. Но механический голос мне сообщил, что линия перегружена. Ладно! В конце концов, куда он, Пашка Капитанов, денется? Можно будет позвонить из Питера. Если не сразу, то когда он вернется из экспедиции…

До вечера я возилась с вещами: разбирала, рассматривала, откладывала. Ужас, сколько барахла накапливается у человека, когда он всю жизнь живет в одном городе! А ведь взять-то надо было один небольшой чемодан…

Мама вечером сказала, что с заказом билета особых проблем нет, но надо найти знакомого попутчика, который согласился бы взять с собой “ребенка”. Оказалось, что беспаспортных детей (даже таких длинных) одних в самолет не пускают.

— К счастью, у нас в конторе есть менеджер Василий Григорьевич, который на той неделе как раз собирается в Петербург. Да ты его знаешь, с бородкой и в очках…

Я не помнила Василия Григорьевича с бородкой, но какая разница!

Весь день у меня в памяти звучала мелодия “Прощайте, Скалистые горы”. Она помогала сохранять не очень-то веселое, но спокойное состояние духа. А еще помогала заглушить тревогу о Томчике, которая нет-нет да и давала себя знать.