кажется очень странным, что он не снял маску. Я боюсь, что он что-то замышляет.

— Почему ты позволила ему пойти с нами?

Она пожала плечами. — Наверное, мне стало его жалко. В любом случае, он, наверное, нормальный. Но помоги мне присмотреть за ним, хорошо? Я имею в виду, он может охотиться за девушками или что-то в этом роде. Нельзя знать наверняка.

— Я присмотрю за ним, — пообещал я.

— Спасибо. — Она сжала мою руку. — Хотя вряд ли мы сможем ему помешать, если он попытается что-то предпринять.

— Не знаю, — сказал я. — Я знаю только одно: я не позволю ему ничего сделать с Пегги. Или с тобой.

Она улыбнулась и снова сжала мою руку. — Конечно. Мы позволим ему взять Элис и Олив.

— И мы можем поощрить его схватить Ника.

Донна засмеялась. — Ты ужасен.

— Как и ты, — сказал я.

После этого я присоединился к остальным и внимательно следил за Киллером Джо, пока мы спешили от двери к двери.

Иногда он прикасался к нам. Он дружески похлопывал нас. Но не более того, что может сделать приятель. Я начал думать о нём как о приятеле, но предупредил себя, что нужно быть настороже.

Наконец, Донна позвала нас всех к себе. Она сказала: — Уже очень поздно. Думаю, нам лучше на этом закончить.

Вздохи, стоны.

— Ещё один дом! — умоляли девочки. — Пожалуйста, пожалуйста, ещё один дом? Пожалуйста?

— Хорошо, — сказала Донна. — Последний.

Олив и Элис выкрикнули: — Ураааа!

Киллер Джо покачал головой в маске и хлопнул в ладоши, его перчатки громко шлёпнулись друг о друга.

Мы отправились в последний дом этой ночи. Это был двухэтажный кирпичный дом. Свет на крыльце не горел, но одно из окон наверху ярко светилось.

Мы все собрались на крыльце, кроме Донны, которая ждала у подножия лестницы, как она часто делала.

Пегги Пэн позвонила в дверь. Олив и Элис стояли рядом с ней, а остальные ‒ за ними. Я стоял между Мумией Джимми и Киллером Джо. Никто не подошёл к двери.

Пегги нажала на кнопку ещё несколько раз.

— Похоже, никого нет дома, — сказал я.

— Кто-то должен быть! — сказала Пегги. — Это последний дом. Кто-то должен быть дома.

Олив и Элис начали кричать: — Сладость или гадость! Сладость или гадость! Откройте дверь! Сладость или гадость!

Киллер Джо стоял молча. Казалось, он слегка покачивался, словно наслаждаясь музыкой в своей голове.

— Может, нам лучше отказаться от дальнейших попыток, — сказал Джимми.

— Нет! — Пегги ещё раз надавила на дверной звонок.

Вдруг деревянная дверь распахнулась.

Мы все закричали: — СЛАДОСТЬ ИЛИ ГАДОСТЬ!

На нас смотрела пожилая женщина в халате.

— Неужели никто из вас, дети, не знает, который час? — спросила она. — Уже почти одиннадцать часов. Вы что, с ума сошли, звонить в двери в такой час?

Мы стояли и молчали.

Мне стало немного не по себе.

У старухи были водянистые глаза и клочковатые белые волосы. Ей, наверное, было восемьдесят. Не меньше.

— Простите, — пробормотал я.

— Так вам и надо, чёртовы дети.

— Сладость или гадость? — спросила Пегги Пэн тоненьким, полным надежды голосом.

— НЕТ! НИКАКИХ, БЛЯДЬ, УГОЩЕНИЙ ДЛЯ ВАС, КУЧКА ДОЛБАНЫХ ЗАСРАНЦЕВ! А ТЕПЕРЬ УБИРАЙТЕСЬ С МОЕГО КРЫЛЬЦА!

В этот момент Киллер Джо одной рукой потянулся к плащу, а другой рывком открыл дверь.

Если дверь и была заперта, замок не выдержал.

Женщина закричала: — ЭЙ, СЮДА НЕЛЬЗЯ…!

Киллер Джо переступил порог, женщина попятилась назад, но недостаточно быстро и я на мгновение увидел топор, зажатый в чёрной кожаной перчатке Джо, а затем он взмахнул им вперёд и вниз, глубоко вонзив его в лоб старухи.

Это всё, что я видел.

Думаю, я видел больше, чем многие. Потом мы убежали.

Мы были примерно в квартале от дома и всё ещё бежали, некоторые девочки кричали, когда я быстро пересчитал людей.

Семь.

Включая Донну.

Не считая Киллера Джо.

Джо всё ещё был в доме, когда мы убежали.

Больше мы его не видели. Его так и не опознали и не задержали.

Это было очень давно.

После этого я больше никогда не ходил выпрашивать сладости. Не ходили и Донна, Джимми и Пегги. Не знаю как Ник, Элис и Олив, и мне всё равно.

Теперь у меня есть свой ребёнок. Я не хочу, чтобы она пропустила странное, чудесное и пугающее удовольствие наряжаться и ходить по домам в ночь Хэллоуина.

Сладость или гадость…

Иногда то, что происходит на Хэллоуин ‒ это самое лучшее, что может быть.

Иногда нет.

Джуди согласна.

— Какого чёрта, — говорит она, — давай пойдём с ней и покажем, как это делается. Джуди не Донна, но она по-своему потрясающая, а у меня есть воспоминания…

Перевод: Константин Хотимченко

Моё любимое воспоминание о Хэллоуине: Хэллоуиновский Санта

Richard Laymon. «My Favorite Halloween Memory: The Santa of Halloween», 2000

В пятидесятых, когда я был ребёнком из чикагского пригорода, первый снегопад в году всегда шёл на ночь празднования Всех Святых в нашей церкви. О самом праздновании я помню немного, только то, как мы пытались ухватить зубами яблоки. Но после этого, когда мы возвращались туда, где оставили машину, в свете уличных фонарей сеялся лёгкий белёсый снежок.

Обычно это случалось за неделю перед Хэллоуином или раньше и выпавший той ночью снег никогда не оставался надолго, но, когда выпадал, он был особенным. А когда наступал Хэллоуин, снег всегда уже исчезал.

Когда я был ребёнком, на сам Хэллоуин снег никогда не шёл. Как правило, в хэллоуиновскую ночь было ветрено и прохладно, по улицам и дворикам шуршали листья. В воздухе всегда ощущался запах гари. Дым от листьев, которые совсем недавно сгребли с тротуаров в кучи и подожгли, дым из каминных труб всего квартала, сладкий дым от верхушек тыквенных фонарей, обгорающих от пламени свечей внутри и резкий запах жжёной пробки, которой мы чернили лица, когда выходили бродить в ночи.

Жжёная пробка — самый любимый грим, по крайней мере, у нас с братом. Хотя мы и были бойскаутами, но никогда не могли всё подготовить до наступления Хэллоуина. Мы с Бобом всем сердцем предвкушали Хэллоуин, но в нашем семействе частенько возникали противоречия в том, когда именно тот наступает. Когда наконец-то приходил вечер сладостей или гадостей, мы редко оказывались к нему готовы.

Весь день, как припев, раздавалось: «А что ты наденешь на „сладость или гадость‟?»

«А кем ты будешь?»

«А как ты пойдёшь?»

В ответ, как правило, звучало: «Без понятия, а