голове зазвучало два чарующих голоса — ненадолго, но достаточно, чтобы напомнить ему о своей идее и окончательно убедить в ее успехе, на который в эту минуту никто в здравом уме никогда бы не поставил и цента.

«Кажется, я ни разу не видел, чтобы она улыбалась, — размышлял Омид, смотря на то, как жадно девочка вцепилась в куриную ножку и откусывала от нее по кусочку. — Зато я наконец увидел, с каким удовольствием она ест!»

Действительно, такое благородное оправдание очередной кражи не могло не радовать его и добавляло позитива в недавно открытую новую копилку с надписью «На дорогу домой!». Но никакая порция позитивной энергии не устранила бы преграду в виде вооруженной охраны того маленького клочка земли, от которого они могли бы бесшумно оттолкнуться и отчалить навсегда, ища эту самую дорогу домой. Конечно, можно было бы поискать другой клочок земли, но мистическая аура этой лодки с литерой «К» окончательно отбросила все возможные и невозможные версии.

И подкинула такой вариант решения, от которого Омид сначала пытался незаметно отрешиться, а сейчас, скрепя сердце, безропотно начинал принимать.

Все началось с той самой курицы, которая по неудачному для нее стечению обстоятельств вышла из двора, где кудахтали ее сородичи, в тот момент, когда Омид с Малышкой проходили мимо. Они оба уже начали забывать, что такое нормальный обед, но в воображении ребенка курица так и оставалась просто птицей, а Омид видел в ней подарок судьбы, который смог бы продержать их дня два. Бегать за курицей было бы бессмысленно, и поэтому он поднял с земли камень и валявшуюся неподалеку палку и попросил девочку отойти подальше. Пытаясь не вспугнуть птицу, Омид занял удобную для броска позицию и изо всех сил метнул в нее палку, незамедлительно пустив вслед ей и камень. Тот пролетел мимо, но палка, вращавшаяся, словно лопасти вертолета на бреющем полете, описала слишком сложную для птицы траекторию и не оставила ей шанса на спасение. Схватив бьющуюся в конвульсиях птицу за шею, Омид побежал по дороге, жестами показывая, чтобы Малышка следовала за ним. На ходу запихнув птицу в мешок, он отошел на приличное расстояние и снова оставил девочку ждать его неподалеку.

Людей поблизости не было, и он решил воспользоваться этим. Как бы ему этого и не хотелось делать, а птицу перед тем, как готовить, нужно было очистить от перьев, распотрошить и разделать. Он уже проходил этой тропой и знал, где можно набрать воды, чтобы помыться и обмыть куски тушки, и теперь он решительно раскрыл мешок…

Несчастная птица была еще жива. Открыв клюв, она словно из последних сил пыталась поймать последние глотки воздуха, нервно сжимая и разжимая лапки. Глубоко вздохнув, Омид нащупал за спиной рукоять ножа и убедился, что девочка находится на достаточном расстоянии.

Хруст, с которым нож отсек голову птицы, врезался Омиду в мозг. Он почувствовал что-то подобное, когда атаковал ключника пару дней назад, но сейчас он постигал суть совсем других, качественно новых ощущений. Даже когда он поедал хорошо обжаренные куски мяса, вонзая зубы в плоть и разламывая суставы, лишь отчасти напоминавшие ему о том существе, у которых он их забрал, он снова и снова переживал это событие. Он словно проходил какой-то специальный курс обучения, и, как бы ему этого ни хотелось не делать, скоро ему предстояло сдать экзамен.

Да, ему не хотелось этого делать, и поэтому он решил бросить судьбе еще один вызов. Уложив девочку спать в надежном месте недалеко от берега, Омид снова вернулся к тому месту, где была причалена «К», но на этот раз он подошел с другой стороны. Стараясь не шуметь, он подобрался еще ближе, чем в первый раз, но только он вышел на финишную прямую, как спереди возникла фигура вооруженного охранника, приказавшего ему немедленно отойти от берега. Омид решил не бежать, чтобы не инициировать погоню за собой, и поднял руки в знак полного согласия и удивления от якобы допущенной оплошности: то был другой караульный, и он решил разыграть перед ним тот же самый спектакль.

— Простите, пожалуйста, я не заметил, как зашел за границу зоны. Да-да, я ухожу, — согласился он и снова ушел восвояси по той самой тропинке, по которой ушел от «К» в прошлый раз.

«Во-первых, я так и не понимаю, кто охраняет берег, — размышлял он, торопливо уходя прочь, — а во-вторых, я не слышу голосов».

Последнее наблюдение он связывал с тем фактом, что все же согласился реализовать страшный план.

Прошло еще несколько дней, прежде чем настало идеальное новолуние. Ожидание было невыносимым: Омид даже думал пренебречь этим и поддаться соблазну, но сдержался. Еще его беспокоило состояние Малышки, которое вдруг ухудшилось. Она предпочитала лежать большую часть времени, изредка вставая, чтобы поесть и справить нужду. Омида пугало то, что она перестала стесняться его в процессе этого, что добавляло градуса к его и без того сильным переживаниям. Но все рано или поздно заканчивается, и закончилась фаза убывающей луны.

Они снова пришли сюда — заметно одичавший молодой мужчина и угасающая хрупкая девочка, и укрылись под ветками какого-то дерева. Вскоре оттуда отдалилась фигура мужчины и направилась прямиком к берегу, но не к лодке с заветной литерой, а к маленькому строению, откуда обычно исходила угроза. Две минуты ожидания за живой изгородью, и вот появляется фигура караульного.

«Только бы все получилось, только бы не сорвалось. Я должен вернуться к Малышке. С удачей или без нее. Я ей обещал…»

Чуткое ухо караульного мгновенно обнаружило источник шороха, и в сторону крадущегося Омида протянулся плотный луч света, излучаемого фонарем.

— Стоять! Не двигаться!

— Простите пожалуйста, я заблудился. Не подскажите, как мне пройти в город? Только укажите направление… Пожалуйста, не светите мне фонарем прямо в глаза: я болен, мне противопоказан прямой свет, я практически ничего не вижу, поэтому…

Ему удалось заболтать караульного и нанести молниеносный удар по голове, от которого тот рухнул на месте. Фонарь теперь слепил его глаза, совсем еще детские, не успевшие повидать все красоты даже не всего мира, а тех земель, откуда он был родом.