Внезапно крыши стали ниже, лужайки у домов уменьшились, сами дома съежились и стали походить на бунгало. Они занимали всю последнюю милю улицы, оканчивавшуюся у поворота реки, где пышную авеню завершала статуя Челси Арбутнота. Арбутнот был первым губернатором – и практически последним жителем города, в чьих жилах текла англосаксонская кровь.

Хотя Янси молчала всю дорогу, полностью отдавшись своему плохому настроению, свежий северный ноябрьский воздух все же подействовал на нее успокаивающе. Завтра нужно будет вытащить из чулана меховое пальто, подумала она.

– Куда мы приехали?

Машина замедлила ход, и Скотт с любопытством оглядел помпезную каменную фигуру, ясно вырисовывавшуюся в лунном свете; одна ее рука покоилась на книге, а указательный палец другой с символической укоризной показывал прямо на остов недостроенного нового дома.

– Здесь кончается Крест-авеню, – сказала Янси, повернувшись к нему. – Это наша главная улица.

– Музей архитектурных неудач!

– Что-что?

– Да нет, ничего! – пробормотал он.

– Я должна была рассказать вам о городе, но я забыла… Если хотите, можно немного пройтись по бульвару вдоль реки, но, может, вы устали?

Скотт уверил ее, что не устал – совсем не устал.

Цементная дорога сужалась под темнеющими деревьями, переходя в бульвар.

– Миссисипи – как мало она значит для вас сегодня! – вдруг сказал Скотт.

– Что? – Янси огляделась вокруг. – Ах, река…

– Думаю, вашим предкам она представлялась самым важным жизненным фактором.

– Но мои предки жили не здесь, – с плохо скрытой гордостью ответила Янси. – Мои предки были из Мэриленда. Отец переехал сюда после того, как окончил Йель.

– Ого! – Скотт из вежливости сделал вид, что прямо-таки поражен.

– Мама была родом отсюда. А отец переехал из Балтимора, потому что здешний климат полезен для его здоровья.

– Ясно.

– Разумеется, я считаю, что теперь наш дом – здесь. – И затем она добавила чуть более снисходительно: – Впрочем, место для меня не имеет никакого значения.

– Да, конечно…

– Если не считать того, что мне хочется жить на востоке страны и я никак не могу убедить отца туда переехать, – закончила она.

Давно перевалило за полночь, и на бульваре практически никого не было. Иногда впереди, на верхушке холма, появлялась пара желтых дисков и при приближении вырисовывались очертания припозднившегося автомобиля. Не считая этого, они были одни во тьме. Луна скрылась за облаками.

– Когда дорога подойдет к реке, давайте остановимся и посмотрим на воду? – предложил он.

Янси внутренне улыбнулась, почти рассмеялась. Предложение было явно из тех, какие один ее знакомый называл «понятными на всех языках». Смысл его сводился, конечно же, к созданию естественной ситуации, благоприятствующей поцелую. Она задумалась. Мужчина до сих пор не произвел на нее никакого определенного впечатления. Он хорошо выглядел, скорее всего, у него были деньги, он жил в Нью-Йорке. Во время танцев он начал ей нравиться, симпатия росла по мере того, как вечер подходил к концу, но ужасное прибытие отца домой вылило ушат холодной воды на только что зародившееся тепло в отношениях. Стоял ноябрь. Ночь была холодной. Но…

– Хорошо, – кротко согласилась она.

Дорога раздваивалась; они немного покружили и остановили машину на открытом месте, высоко над рекой.

– Ну и? – сказала она в тишине, воцарившейся после того, как двигатель перестал работать.

– Спасибо.

– Тебе здесь нравится?

– Почти. Но не совсем.

– Почему?

– Сейчас скажу, – ответил он. – Почему тебя назвали Янси?

– Это семейная традиция.

– Очень красивое имя.

Он ласково повторил «Янси» несколько раз.

– Янси – в нем слышится вся грация Нэнси, но в нем нет чрезмерной важности.

– А как тебя зовут? – спросила она.

– Скотт.

– Скотт, а дальше?

– Кимберли. А ты не знала?

– Я плохо расслышала. Миссис Роджерс представила тебя чуть невнятно.

Последовала недолгая пауза.

– Янси, – повторил он. – Прекрасная Янси, голубоглазая и томная! Ты знаешь, почему я не совсем доволен поездкой, Янси?

– Почему?

Она незаметно приблизила свое лицо и ждала ответа, слегка раскрыв губы; он знал, что просящей воздастся.

Не спеша, он наклонился к ней и дотронулся губами до ее губ.

Он вздохнул, и оба они почувствовали какое-то облегчение, им больше не нужно было играть в то, чего требовали древние обычаи для дел подобного рода.

– Спасибо, – сказал он так же, как и тогда, когда остановил машину.

– Сейчас ты доволен?

В темноте она, не улыбаясь, смотрела на него своими голубыми глазами.

– Почти, но разве я могу быть уверен?

Он вновь наклонился к ней, но она отвернулась и включила зажигание. Наступила глубокая ночь, и Янси начала уставать. Какой бы ни была цель сегодняшнего эксперимента, она была достигнута. Он получил то, о чем просил. Если ему понравилось, ему захочется еще, и это давало ей определенные преимущества в игре, которая, как она чувствовала, только что началась.

– Я хочу есть, – капризно сказала она. – Давай поедем куда-нибудь и поедим.

– Отлично, – с печалью в голосе согласился он. – Как раз тогда, когда мне стало так хорошо на Миссисипи.

– Как ты думаешь, я красива? – почти что жалобно спросила она, когда они откинулись на спинки сидений.

– Что за нелепый вопрос!

– Ноя люблю, когда люди мне об этом говорят!

– Я как раз и собирался этим заняться, но тут ты завела мотор…

Они приехали в центр и заказали яичницу в пустынном ночном ресторане. Янси была бледна. Ночь стряхнула энергичную лень и томный колер с ее лица. Она завела разговор о Нью-Йорке и слушала рассказы Скотта до тех пор, пока он не стал начинать каждое предложение с «Ну, ладно, смотри, вот ты…».

После ужина они поехали домой. Скотт помог ей поставить машину в небольшой гараж, и прямо перед входной дверью она позволила ему поцеловать себя еще раз. А затем ушла в дом.

Большая гостиная, занимавшая практически всю ширину маленького дома, освещалась лишь красными отблесками умирающего в камине огня, – уходя из дома, Янси растопила камин, и дрова прогорели. Она взяла полено из ящика и бросила его на тлеющие угли, а затем вздрогнула, услышав голос из полумрака, в который была погружена дальняя часть комнаты:

– Уже дома?