Реформа 1798 года (переименование полков по именам шефов) была чисто прусской по форме, но опять-таки не по духу. В отличие от прусской армии, за короткое правление Павла все полки поменяли своих шефов (а следовательно, и наименования) в среднем по три раза, Томский пехотный полк 6 раз за три неполных года, а Муромский 5 раз… всего за один месяц!!! «Получалась какая-то вакханалия имен, запомнить все было немыслимо. В прусской армии шефы Мейеринки, Мантейфели, Беверны оставались шефами по двадцать и по тридцать лет, что и давало им возможность сродниться со своей частью, а не менялись, как в калейдоскопе».

В том-то и заключается все глубочайшее отличие: никогда Фридриху и вообще пруссакам не пришел бы в голову такой маразм. Вообще в прусской армии лишнего не было, особенно во времена экономившего на всем ради повышения боеспособности войск «Старого Фрица». Да и подумайте сами, могла бы армия Фридриха, если бы была такой опереточной, столь эффективно отбиваться от множества врагов?

То же касается и «прусской шагистики» — излюбленного объекта критики наших авторов.

Из всей моей книги становиться ясно, что прусский «Drill» был не какой-то высосанной из пальца человеконенавистнической прихотью, а всего лишь единственно возможным средством повышения боеспособности и маневренности армии при условии сохранения линейных построений.

Другое дело, что в русской армии при Александре I и Николае I чрезмерное увлечение тактической подготовкой вековой давности и, главное, требование применять ее в бою являлось, мягко говоря, некоторым анахронизмом. Однако я не вижу причин обвинять в этом лично давно почившего в бозе Фридриха: прусская-то армия к тому времени представляла собой уже качественно новое образование, основанное на теории «вооруженного народа» и в тактическом отношении ушедшая далеко вперед от фридерицианских традиций. Но даже учитывая столь любимое нашими исследователями «мертвящее влияние пруссачины» на отечественную военную мысль, необходимо заметить, что наша армия в плане пользования морально устаревшими тактическими приемами была далеко не единственной: точно так же французы в сражениях] 870 года применяли столь же древние «наполеоновские» построения, прусских командиров наказывали за стихийное рассыпание боевых порядков в цепь, а англичане сворачивались в каре при виде вооруженной скорострельными «маузерами» бурской конницы еще в 1899 году (с вполне понятными последствиями).

В увлечении же прусскими строевыми приемами на плацу во время парадов лично я при всем желании не вижу ничего плохого: подлинно германская школа парадно-строевой подготовки (а не ее «гатчинско-петербургское издание») вообще отличается изяществом и величественной красотой, а современные парады на Красной площади в этом отношении ведь точно так же несут на себе отпечаток ставшей традиционной для нашей армии со времен царя-батюшки «пруссачины» (в строевом, разумеется, отношении).

И потом — почему-то никому не приходит в голову бранить англичан за их, прямо скажем, экзотически выглядящие строевые приемы, без всяких изменений пришедшие в нынешнюю королевскую армию из XVIII, а то и XVII века (автору этих строк особенно нравится британский строевой бег). Никто особенно не злобствует по поводу азиатов гурков, и особенно негров из бывших английских колоний, с серьезным видом идущих на параде в шотландских килтах и с волынками. Но ведь никто не говорит: смотрите, вот ведь какие отжившие и косные привычки! Напротив, все цокают языками и уважительно высказываются в смысле похвального сохранения военных традиций. Так чего же вы хотите от русских императоров, вполне обоснованно приходивших в восторг от созерцания «внешней стройности» прусской армии и передаваемой этим ее «гордыни и мощи»?

Тем не менее пресловутая «пруссачина» в строевой подготовке русской армии в конце XVIII — середине XIX века «пруссачиной», строго говоря, не является. В армии Фридриха II строевая подготовка служила не самоцелью, а лишь тактическим приемом. В России же — самоцелью, и только ею (например, никогда пруссаки не ослабляли винты ружейного ложа, чтобы те эффектно брякали при строевых приемах — в прусской армии, как при Фридрихе, так и при его преемниках, ружья всегда были в порядке и били метко. У нас же это было подлинным бичом армии вплоть до Александра III).

Застой в прусской военной машине 1788–1806 года, вызванный пиететом перед покойным Фридрихом Великим и военной бездарностью тогдашних королей Пруссии, закончился сокрушительным разгромом страны в короткой войне с Наполеоном. Но уже в 1813 году по-новому организованная и обученная прусская армия стала грозным противником французов. Русские же остались во власти старой системы, представлявшей искаженное и карикатурное восприятие фридриховской эпохи. Разумеется, в наполеоновские войны «плац-парадная» премудрость исчезла и у русских, и у пруссаков[78], но последние забыли ее навсегда, а в России с 1815 года все пошло по новой и в формах, невиданных даже при Павле.

Как пишет Керсновский, «идеально марширующий строй уже не удовлетворял — требовались „плывущие стены“! У старых, видавших всякие виды фрунтовиков в изнеможении опускались руки. „Ныне такая завелась во фронте танцевальная наука, что и толку не дашь. — писал цесаревич Константин Павлович. — Я более 20 лет служу и могу правду сказать, даже во времена покойного Государя (Павла I. — Ю. Н.) был из первых офицеров во фронте, а ныне так перемудрили, что не найдешься!“ Методы, приведшие прусскую армию к катастрофе 1806 года, насаждались уже много лет спустя в русской армии с упорством, достойным лучшего применения». Тем не менее интересно, что, справедливо ругая все это, тот же Керсновский нет-нет да и вставит горделиво: «император Александр Павлович показал ее [армию] во всем величии и блеске своим союзникам и недавним противникам… Зрелище шедших разом в ногу 132 батальонов, причем из 107 тысяч пехотинцев ни один не сбился с ноги, вызвало изумление и восторг иностранцев». Вот и разбирайся. Как я понимаю, в одном контексте «шагистика» — это отвратительно, а в другом (двумя страницами раньше) — наоборот, великолепно, как это угодно автору.

* * *

Наконец, о заимствовании обмундирования.

Да, действительно, покрой обмундирования при Павле и его сыновьях и внуке был заимствован у пруссаков. Но ведь заимствование внешних атрибутов «регулярства» — это участь любой армии, создававшейся в достаточно позднее время с нуля и имевшей перед глазами живые примеры. Что, разве Петр Великий не заимствовал униформу русской армии у всей Европы? А ведь тогда, в отличие от конца XVIII — начала XIX веков, эта военная одежда действительно шла вразрез со всеми мыслимыми и немыслимыми русскими национальными традициями (в том числе и покроем гражданской одежды, опять же в отличие от павловских времен). Почему, собственно, никто не обвиняет Петра Алексеевича в попрании истинно русского духа, далеко обошедшего в своем заимствовании «иноземщины» павловские реформы? Видимо, неловко. Почему японцы на рубеже XX столетия, создавая свою армию, заимствовали основной стиль обмундирования у французов, опять же пренебрегая национальными традициями? Что, разве кто-то упрекнул их в этом? По-моему, нет. Полевая форма русской армии начала XX века полностью «списана» с английской. Где вы, негодующие голоса? Что-то не слышно.