— Боюсь, мы увидим как раз все то же самое, — горько возразила Эстер. — Только на сей раз все будут воевать безо всякого энтузиазма.

— Спокойно, жена, — тихо сказал Джон с другого конца стола. — Господин Эшмол — наш гость.

— Наш самый постоянный гость, — самым любезным голоском заключила Френсис, с притворной скромностью опустив голову над тарелкой.

Весной, когда Джону Ламберту самое время было наслаждаться красотой кивающих головками нарциссов и желтого морозника, ковром покрывающих клумбы его оранжевого сада, он видел только маленький квадратик голубого неба в окошечке своей камеры в Тауэре. Джордж Монк теперь был в Лондоне неоспоримым новым властелином. Ламберта судили ни за что и приговорили ни за что. На него наложили столь огромный штраф, что даже человек с таким состоянием, как он, и с такими друзьями, как у него, был не в состоянии выплатить всю сумму. Для Джорджа Монка, пока он решал во время своего последнего и самого великого взлета в жизни, кто же победит на этот раз, было крайне важно, чтобы его великий соперник был надежно убран с дороги.

Монк сражался наемником на стороне любого, кто готов был нанять беспринципный меч. Он сражался на стороне короля Карла, пока его не нанял Кромвель сражаться за парламент в Ирландии. С тех самых пор он сражался на стороне парламента. В отличие от Джона Ламберта, который жизнь положил на борьбу за написанную конституцию, защищающую права англичан, Монк провел жизнь, просто стараясь всегда быть на стороне победителя.

В апреле он решил, что победителем в итоге будут Стюарты. И, заручившись поддержкой переполненного парламента, отправил предложения Карлу Стюарту в Голландию, в город Бреда, где тот тогда находился.

— Значит, все кончено, — обратился Джон к Эстер, сидевшей на террасе, глядя в сад, где стояли свежие и зеленые деревья, а в воздухе парил чудесный аромат. — Все кончено. Они зовут Карла Стюарта назад, и вся наша борьба в течение всех этих лет не в счет. Когда будут писать историю наших дней, то время, когда жили мы с тобой, будет названо всего лишь паузой между Стюартами. И никто даже и не вспомнит, что на какое-то время мы подумали, что можно жить совсем по-другому.

— Лишь бы не было войны, — сказала Эстер. — Может быть, единственный способ достичь мира в этой стране — король на троне?

— Но мы достойны лучшего! — воскликнул Джон. — Мы должны стремиться к большему, чем просто комедия церемоний и красивых лиц. Ведь все эти годы мы только и занимались тем, что задавали вопросы, как нужно жить гражданам Англии! И не может быть, чтобы ответ был «как можно беззаботнее»!

— Народу хочется на что-то отвлечься, к примеру — на новую коронацию, — сказала Эстер. — Ты поспрашивай на рынке в Ламбете. Им нужен король. Они хотят увеселений и развлечений, они хотят алчных сборщиков налогов, которых можно подкупить, чтобы те посмотрели в другую сторону.

— Да и король хорош! — презрительно заметил Джон. — С полдюжины бастардов уже разбросаны по всей Европе, вкусы его сформировались при католическом дворе, англичан он совсем не знает, за исключением того, что успел узнать, пока был в бегах. Отец его погубил нас тем, что жестко следовал своим принципам, а сын продолжит его дело тем, что у него совсем нет принципов.

— Тогда, значит, ему будет легче править нами, чем его отцу, — сказала Эстер. — Человек без принципов не развязывает войны. Человек без принципов не вступает в споры.

— Ты права, — согласился Джон. — Думаю, героические времена закончены.

Наступило короткое молчание. Оба думали о сыне, который не дожил до этого дня, а если бы дожил, то, скорее всего, решил бы, что этому дню не хватает немножечко блеска.

— А что будет с Джоном Ламбертом? — спросила Эстер. — Его выпустят из Тауэра до того, как вернется Карл Стюарт?

— Да его наверняка казнят, — сказал Джон. — Думаю, Монк ждет не дождется, чтобы подписать приказ. Ламберт — слишком героическая фигура в глазах армии и народа. А когда новый король вернется домой, то понадобится козел отпущения для заклания.

— Не может быть, чтобы для него все так вот и закончилось, — растерянно сказала Эстер. — Он ведь ничего дурного не делал, он только боролся за свободу англичан.

— Боюсь, что именно так оно и будет, — уверил Джон. — Таков горький, горький финал всем нашим надеждам. Такой король, как Карл, возвращается на престол, а такой человек, как Ламберт, идет на эшафот.

Но в ту самую ночь Джон Ламберт выбрался из окна своей камеры в Тауэре, спустился вниз по связанным простыням, прыгнул в баржу, ждавшую на Темзе, и исчез в апрельской тьме.

— Я должен ехать к нему, — сказал Джон Эстер.

Он седлал в стойле Цезаря. Эстер стояла в дверях, загораживая выход.

— Я должен ехать. В этой битве решается судьба всего того, во что я наконец поверил, и я должен быть там.

— Откуда ты знаешь, что это не просто очередная байка или какая-то смехотворная сплетня? — Она требовала ответа. — Откуда ты знаешь, что он действительно поднял свой штандарт и собирает армию, чтобы бороться за свободу? Может, это просто чья-то выдумка?

— Потому, что только Джон Ламберт мог выбрать Эджхилл,[49]чтобы поднять свой штандарт. И, кроме того, если я приеду туда, а там ничего не происходит, я спокойно вернусь домой.

— А мне каково? Что мне делать, если все-таки там что-то происходит, если будет сражение, и ты окажешься в самой гуще, и тебя убьют? Мне так и сидеть тут вечно с этими редкостями и садами, но без сына и без мужа?

Джон отвернулся от лошади, подошел к двери в конюшню и взял холодные руки Эстер в свои.

— Эстер, жена моя, любовь моя, — сказал он. — Мы прожили свои жизни в самое дикое и невероятное время. Такого в этой стране никогда не было и не будет. Не отказывай мне в возможности хоть один-единственный раз сразиться на той стороне, в дело которой я верю. В дело, в которое так или иначе верил всегда. Я прожил жизнь, бросаясь от одних взглядов к другим, из одной страны в другую. Позволь же мне хотя бы сейчас довериться своему сердцу. Я знаю, что Ламберт прав. Я знаю, чего он хочет для нашей страны — баланса власти и справедливости для бедных — вот что нужно стране. Позволь мне поехать и сразиться под его штандартом.

— Ну почему всегда нужно сражаться? — страстно вскричала она. — Я не вынесу этого, Джон. Если ты пропадешь…

Он покачал головой.

— Я хочу вернуться, — просто сказал он. — Я хочу вернуться в Эджхилл, где король потерпел первое поражение в первой войне. Я никогда там не был. Я сбежал оттуда, точно так же, как сбежал от войны повхатанов в Виргинии.

Она хотела было прервать его заверениями, что это была вовсе и не война и что он не был человеком, спасавшимся от конфликтов бегством, но он остановил ее.