– Отсюда до Джексона кварталов восемь, – сказал Шкет.

Джун потрясла головой:

– Я искала не…

Ворон (один из владельцев «харлея») отер грязные руки о жилет, собрал в горсть длинные курчавые волосы, вынул из зубов ремень и завязал на макушке хохол размером с голову.

– Я не в курсе, чего ей надо.

– Ты… здесь живешь ты? – спросила Джун.

Шкет кивнул.

– Тебе чего? Если не Джорджа – кого тогда?

Ее рука пробежалась по пуговицам блузки сверху вниз.

– Брата.

Шкет сдвинул брови.

– Старшего брата, Эдварда.

– А… – Шкет сдвинул брови сильнее. – С чего ты взяла, что он тут?

– Кто-то видел… сказал, что видел… ты просто… – Она покосилась на Ворона.

Тот заложил большой палец за пояс и вытаращился в ответ.

Шкет кивком поманил ее в дом. Она зашла бочком. Поскольку в раковине опять наросла гора посуды, котелок с затвердевшими потеками супа на боках оставили на полу посреди кухни.

Джун на него посмотрела.

Шкет прикинул, сколько раз уже огибал этот котелок.

– Маме кто-то сказал, что… вроде кого-то видели, и он похож на…

Они вышли в следующую комнату.

– Родители не знают, что я здесь, – сказала Джун. – Они были бы… против.

Две черные девушки обернулись и воззрились на нее. Сзади к ним подошел блондинистый пацан, оперся им на плечи, всосал нижнюю губу и протянул:

– Бля-а…

Все трое рассмеялись.

– Тут его нет? – спросил Шкет. – А?

Она уставилась на носки черных туфель; по щеке растекались красные пятна.

– Хочешь поискать?

Она кивнула и поспешно шагнула вперед, прячась за Шкетом от ухмыляющихся скорпионов. Еще двое, проходя за дверью, – стриженая белая женщина (с татуировкой на плече) и Б-г – поймали ее взгляд, но Джун резко отвернулась и сжала губы.

– Пошли покажу тебе дом.

В коридоре девушка в бордовых «ливайсах» болтала с Сиамом. Джун глянула на снимок под треснувшим стеклом – и в тот же миг Сиам и девушка глянули на нее.

Они пялятся, сообразил Шкет, потому что она так нервно от меня шарахается. Ходит кругами, все ходит и ходит, сжимает кольцо. И однако так далека! Не в том даже дело (соображал он дальше), что она красивая, а в том, что здесь живут две дюжины человек, но уединение, которого требует она, подрывает наше понятие о человеческом пространстве. Их враждебность изливается похотливыми ухмылками и похотливыми остротами («Видал, какая пизденка прошла? – сказал за стеной то ли мужской, то ли женский голос. – Дайте мне нож и вилку!») – но это всеобщий отклик на раздражитель гораздо более личной природы, нежели гендер, хотя Джун, вероятно, не поймет этого еще много лет. Порой в семнадцать люди ужас как юны.

– В парке больше не живешь? – спросила она.

– Не-а. – Он выглянул на веранду и во двор. – Там его нет?

Она потрясла головой – и не, показалось ему, посмотрев.

– Может, здесь. – Они пересекли коридор; Шкет открыл дверь.

Внутри стояла жара, и даже Шкет порой недоумевал, как они спят в этой обугленной полутьме. Четверо, в том числе девушка, нагишом лежали на большом матрасе в углу, вяло потели, шипя выдохами не в такт. Собор, привалившись к стене, читал книжку с оторванной обложкой (…«Медные орхидеи»: Шкет узнал титул). Из уважения к спящим штору Собор не поднял. Лев, припав к подоконнику, читал у него через плечо.

Шкет вошел.

Джун, опять поднеся руку к лицу, шагнула следом.

Дверь чулана сняли и положили на коробки. С нее свисал на пол открытый спальник. На нем спали вместе мальчик и девочка, оба длинноволосые. Оба не скорпионы, и мальчику (ладошка обхватила девочкину шею), похоже, крепче спалось бы в коммуне.

Кто-то (Ангел?) рылся в чулане. Там что-то рокотало, и падало, и урчало, и все это перемежали «…ёпта…», и «…с-сука», и «…ёпта!..», и «…ёпта…».

С тех пор как Шкет в последний раз сюда заходил, на стену повесили плакат с Джорджем в образе Луны. Вокруг наклеили полдюжины разворотов из «Плейбоя», две обложки «Черной подвязки» и толпу голых женщин, играющих в теннис в каком-то лагере нудистов.

Джун до дрожи стиснула кулачки в подоле зеленого свитера.

Притворство, подумал Шкет. Как, впрочем, и это вот все.

– Эдди? – Ручки трясутся, а голосок-то твердый.

– А?.. Ой, привет… – Оказалось, блондин с квадратной челюстью, который наезжал на Перца. – Что ты тут… секунду погоди. – Он спихнул одеяло с ног и принялся шнуровать кроссовки. Застегнул джинсы, поискал жилет. Волосы, светлые, как у сестры, сидели у него на голове мятым упругим шлемом золотой фольги, который был ему велик.

– Я… я никогда в жизни такого не видела! – тихонько возмутилась Джун. Лицо такое, будто вместо молока ненароком глотнула апельсинового сока. Даже вслух произнесла слова: – Эдди… это правда ты?

– Секунду погоди, – повторил блондин, натянул жилет и шатко встал на матрасе.

Шкет воображал, что старший брат у Джун помладше. На лбу морщины. На висках залысины. У меня-то рожа детская, подумал Шкет; а ему, наверно, дашь чуть больше двадцати пяти; но в движениях есть некая юношеская неуверенность. Как у сестры. Глаза и верхние губы у них одинаковые. Нижняя у него полнее – скорее как у миссис Ричардс. Эдди подошел.

– Ты чего тут?

– Мы думали, ты уехал из города, Эдди! – Она посмотрела ему за плечо, опять в лицо. – Ой… если б мама с папой тебя здесь увидели, вот так вот, они бы… умерли… взяли и умерли…

– Тебе чего?

– Поговорить. Повидаться. Проверить, правда ли… Нам сказали, что кого-то видели, он был на тебя…

– Секунду погоди, – опять сказал Эдди. – Мне надо в… то есть я только что встал. – Он коснулся ее плеч и мимо Шкета вышел в коридор. – Я сейчас…

Калифорния заворочался на матрасе.

Собор оторвался от книги.

Глаза Джун метались по сумеречной комнате, разок наткнулись на плакат, увильнули.

– Мне твоя книга очень… по-моему, очень мило… где ты написал про нас, когда… ну. – После паузы она прибавила: – Эдди живет тут с тобой… А давно он…

Шкет пожал плечами.

– Маме книга тоже нравится, – еще помолчав, сказала она. – Подарила ее нескольким…

Она не закончила, и тогда он сказал:

– Передай ей от меня привет.

– Да ты что! – Спустя миг она захлопнула рот. – Ой, ты что, я не могу…

Не стоит злости, решил Шкет. Прислонился к косяку. Ангел выглянул из чулана, сказал: