голой».

Возьмем тех же феодалов.

В некоем царстве, в ботаническом государстве.

Холодный бал.

Садик самоубийц.

Королева обезьян.

Вы одна в государстве теней, я ничем не могу вам помочь.

Я не художник. Я начальник.

Толстовец-людоед.

Тыка и ляпа. Так медведи говорят между собой.

Кукла с лицом Елизаветы Петровны.

Чем дальше в лес, тем больше дров.

Чем меньше дров, тем больше вдов.

Чем больше вдов — тем лучше.

Баба с возу — кобыле легче.

Он подошел к дяде не как сознательный племянник.

Бабушка совсем размагнитилась.

Кошкин глаз, полосатый, как крыжовник.

Большая бомба вроде тех, какими убивали губернаторов.

Пролетарский писатель с узким мушкетерским лицом.

Мы ничего не знаем, а он, может быть, отмежевывается. Или. напротив, сползает в болото, или скатывается.

Совсем не случайно. Это продиктовано всем развитием.

Тот час утра, когда голуби жмутся по карнизам.

Писатель подошел к войне с делового конца — начал изучать вопрос о панике.

Наш командир — человек суровый, никакой улыбки в пушистых усах не скрывается.

Левиафьян. Авгиев. Беков-Бельский.

Как сделаться праотцом.

«Общество распространения домашних знаний среди образованных женщин».

Организация бывших участников Севастопольской обороны.

С ног до головы я создана для любви.

Я тоже хочу сидеть на мокрых садовых скамейках и вырезывать перочинным ножом сердца, пробитые аэропланными стрелями. На скамейках, где грустные девушки дожидаются счастья.

Вот и еще год прошел в глупых раздорах с редакцией, а счастья все нет.

Удивительное превращение. Капитан и матрос. Буйный ветер нас мучит и гонит. Есть, капитан.

Почему когда редактор хвалит, то никого кругом нет, а когда вам мямлят, что плоховато, что надо доработать, то кругом толпа и даже любимая стоит тут же.

Стало мне грустно и хорошо. Это я хотел бы быть таким высокомерным, веселым. Он такой, каким я бы хотел быть. Счастливцем, идущим по самому краю планеты, беспрерывно лопочущим. Это я таким бы хотел быть, вздорным болтуном, гоняющимся за счастьем, которого наша солнечная система предложить не может. Безумец, вызывающий насмешки порядочных и успевающих.

В тот час, когда у всех подъездов прощаются влюбленные.

Речь Сталина переделал в стихи.

* * *

Печальные негритянские хоры.

«Как тебе не стыдно бить жену в воскресенье, когда для этого есть понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и суббота.

Как тебе не стыдно пить водку в воскресенье, когда для этого есть понедельник, вторник…

Как тебе не стыдно…»

Арбуз.

Яблоко — хорошая штука, дыня — замечательная вещь, но лучше всего на свете арбуз.

Да, да, да. Лучше всего на свете большой, красный арбуз.

Не осрамить мундира.

Есть какая-то ирония в том, что тот поезд, который должен был идти в Париж, привез меня…

Романс

«Товарищ Доре, товарищ Доре, я умираю на советской земле. Отвези мое тело в Париж».

— Я отвезу тебя, Лебри, я повезу твой труп в Париж, — ответил верный Доре.

Ильфа и Петрова томят сомнения — не зачислят ли их на довольствие как одного человека.

— У меня есть с собой вещества, — сказал фотограф.

«После этого с папашей было покончено», — как говорят туземцы острова Пасхи.

Белорусские франты в лаптях.

Два близнеца — Белмясо и Белрыба.

Детская любовь к машине. Уверенность в том, что она может сделать все.

Командир танкового батальона Онегин.

В соседней комнате внезапно поссорились врачи.

Ночью раскрылась дверь, показался комендант с крысоловным фонарем, кинул тюфяк, молча бросился на постель и, видимо, очень разозленный, сразу заснул.

Парикмахер с яркими зелеными петлицами.

Инспектор питания.

Бронепоезд (скульптура ранних кубистов).

Заяц считал, что вся атака направлена против него.

При виде танка самая хилая колхозная лошадь встает на дыбы.

Молодой командир, длинный, тонкий, ремни скрипят.

— В уставе написано! — сказал он гневно.

Член Реввоенсовета сказал, что у меня вид обозного молодца.

Командир бронепоезда (бепо), похожий на Зощенко.

Дождь капает с каски, как с крыши, и стучит по каске, как по крыше.

От лязганья шпор, от топота здоровых мужчин, от всей картины войны.

Ходил в тяжелых сапогах, как на лыжах, не подымая ног.

Молодые люди в черных морских фуражечках с лакированными козырьками и их девушки в вязаных шапочках, ноги бутылочками.

Жизнь моя клонится к закату.

1931–1932

Женщина-милиционер прежде всего женщина.

Женщина-милиционер все-таки прежде всего милиционер.

Фамилия — Спикер, Спектукль.

Ложа. Члены. На ногах весь цирк.

Входят члены правительства. Все встают.

Сквозь замерзшие, обросшие снегом плюшевые окна. Серый, адский свет. Загробная жизнь.

Как государству сдали квадратный вершок.

Семейство хорьков. Их принимал дуче. Они стояли, как римляне.

Своих врагов они бросали в темницы.

Составляли схему. Враги.

Очень были похожи лицами, как ни старались это скрыть очками и баками. Все варианты одного лица.

Жан-Жак Пруссак.

Пушечное облако.

Если бы Эдисон вел такие разговоры, не видать бы миру ни телефона, ни микрофона.

Утреннюю зарядку я уже отразил в художественной литературе.

Говорят плачущими голосами. Когда в учреждении не вымыты стекла, то ничего уже не произойдет.

1933

Любопытства было больше, чем пищи для него.

Что мне вспомнить еще, дорогая. Мне скучно без тебя.

Измучив друг друга попреками; они уже ничего не покупали.

Говорить надо по-русски в Стамбуле. И торговаться надо тоже по-русски, обливая холодным презрением торговцев.

Восток, неимоверный Восток, добрый, жадный, скромный.

Не пейте кофе, кофе возбуждает. Он не спал всю ночь. Но не из-за самого кофе, а из-за цены на него — 15 пиастров чашечка.

Что же мне вспомнить еще, дорогая?

«Ваши специальные корреспонденты>. Дописывали телеграмму.

Перестаньте влачить нищенское существование. Надоело!

Трехслойные молочные берега на Эгейском море.

Холодный взгляд. Чужие берега.

Команды прогремели с музыкой по улицам Стамбула.

Ночь, ночь. Эгейское море. Серп оранжевый над горизонтом. Толстая розовая звезда. Фиолетовая и базальтовая вода перед вечером. Пасмурное воспоминание о Корейском проливе, холоде и смерти Цусимы. Чувство адмирала. А ночь благоухала.

Ветер из Африки.

Кафе «Посейдон» у кино «Пантеон».