Непостижимым для Тэ образом Кэт-два удалось добраться до базы еще до заката, всего за один день. Около полудня она передала из кабины что-то о «примечательном возмущении в восходящем потоке» и о том, что есть возможность (судя по голосу, весьма для нее привлекательная) «оседлать стратосферную волну». Для Тэ все это было абракадаброй вроде «лягушиное бедро, и совиное перо, ящериц помет и слизь в колдовской котел вались»[11]. Следующие слова Кэт, впрочем, были предельно ясны: «Держитесь крепче!» Планер рвануло так, что опрокинулись стаканы; пассажиры похватали бумажные пакетики, с потолка свалились кислородные маски. Планер тем временем взмыл в тропопаузу накапливать энергию из какой-то изумительной аномалии в верхних слоях атмосферы. Фюзеляж трещал и стонал. Через несколько часов из кабины снова послышалось невнятное предупреждение, а в следующий миг планер практически перевернулся вверх тормашками и спикировал к подернутым легкой рябью водам Тихого океана. Так они покрыли разом несколько сотен километров – гораздо больше, чем рассчитывали изначально. Теперь главной трудностью было сбросить скорость и приземлиться в «Магдалине», не оставив после себя кратер.

На базе был ангар с цеплетами, но петля в данный момент не работала, да и зачем ловить где-то летающую цепь, когда неподалеку есть вполне обычная взлетно-посадочная полоса. Раздался мощный гул: это включилась пара турбин в днище планера. Они засасывали воздух, генерируя электричество, которое затем накапливалось в аккумуляторах. Во время следующего полета турбины можно запустить в обратном режиме и получить реактивную тягу для разгона. Такой маневр, в общем-то, необязательный, позволял замедлиться и был знаком уважения к следующему пилоту. Стояла низкая облачность, и, как завершился полет, никто из пассажиров не видел. Когда планер наконец вырвался из циклона, под ним уже была «Магдалина», подсвеченная заходящим солнцем. Море приобрело лиловый оттенок; над подводными рифами возникали тонкие дуги пены.

Док пересел поближе к окну и смотрел на места, по которым ходил в молодости. В кабине вдруг стало тихо: все слушали, как он комментирует различные постройки на берегу. Для Тэ все они были на одно лицо: что-то там из пластика и рыболовных сетей, окруженное штакетником. Впрочем, авторитет ученых это не роняло: как он сам говорил Лангобарду, его предки-выскочки выживали с гораздо менее развитыми технологиями. При этом вольеры, дендрарии и сады, разбросанные по западному склону «Магдалины», уже больше соответствовали тому образу «ТерРеФорма», который складывался в голове стороннего человека, а здания за аэродромом были частью вполне сносного города – не хуже других, что можно встретить на поверхности. Пологие спуски, лестницы и длинная извилистая дорога вели к гавани, где были пришвартованы штук восемь крупных судов, большой парящий ковчег и несколько лодок поменьше. На последнем заходе пассажиры немного насладились панорамой прибрежной части, затем все это скрылось за холмами.

Само приземление было совсем скучным: Тэ даже показалось, что Кэт-два включила автопилот. Планер коснулся земли единственным колесом в днище фюзеляжа. Когда скорость упала настолько, что он начал крениться набок, по сторонам возникла пара специальных скоростных хватов. Они бежали своим слегка жутковатым подпрыгивающим шагом и, поравнявшись с планером, подхватили его за кончики крыльев, потащили к причальным мачтам в стороне от взлетно-посадочной полосы. Кэт-два бросила управление, перевернулась на спину, потянулась и потерла глаза. Тэ не терпелось покинуть планер, но первым должен был выйти Док: снаружи уже собирался внушительный комитет по встрече.

Тэ не понимал, почему Ариана так беспокоилась за секретность в Колыбели и Каямбе, а теперь привела их в то самое место на Земле, где Дока знали все. Тэ подозревал, что это часть плана, что все продумано до мелочей – просто людям его ранга знать о них не положено. Впрочем, куда бы они там ни направлялись, нужно было где-то остановиться, и, вероятно, «Магдалина» могла считаться довольно закрытым сообществом. Да, прибытие Дока неизбежно поднимет шум, но новость далеко за пределы базы не распространится.

Около двадцати лет назад – примерно на свое столетие – доктор Ху Ной (как и у всех айвинцев, сначала шла фамилия, а потом имя: почему-то это казалось более правильным) бросил попытки объяснить более молодым коллегам, что возраст на нем практически не сказывается. Он понял: пускай себе думают что хотят, о его физическом и умственном состоянии. Главное, они в это верят и им гораздо лучше жить с этим убеждением, чем слушать объяснения, как все обстоит на самом деле. Поэтому Док решил оставить их со своими мыслями и стал искать, как извлечь из этого пользу. Иногда он устраивался где-нибудь в углу и сидел так тихо, что все забывали о его присутствии, начинали говорить о нем в третьем лице или обращались к Мементо, как к переводчику. А когда он вдруг вступал в разговор, становилось ясно, что он не упустил ничего. Или поднимался (очевидцы потом утверждали: «вскакивал», – естественно, все было совсем не так) и уходил сам, без опоры: многие, кто не так хорошо его знал, считали это чудом. Поскольку рядом всегда была Мементо, а под рукой – хват-трость, казалось, что он с трудом стоит на ногах. Но все это просто для подстраховки. Если из-за падения можно стать инвалидом или вовсе погибнуть, то почему не опираться на хвата? А Мементо, хотя многие считали ее всего лишь сиделкой, на самом деле была скорее универсальным помощником, адъютантом – таким, грубо говоря, скотоотбойником, устранявшим с дороги Дока человеческие преграды.

За свою долгую жизнь Док много с кем общался. Какие-то беседы были столь интересными, что он помнил их до сих пор, даже спустя сто лет, другие – нет. В молодости он терпел их, считая неотъемлемым элементом своей работы, – такой вмененный налог за то, чтобы оставаться частью цивилизованного общества. Разменяв сотню, он от этого налога отказался. Теперь Док принимал участие, за исключением редких разговоров с близкими друзьями и родственниками, только в действительно важных беседах, и это значило, что у разговора должна быть цель. Мементо держала в голове список всех людей, с которыми Доку действительно было интересно, а остальных умело отшивала, как правило, ссылаясь на возраст. Список этот постепенно менялся, и нередко люди, даже очень важные и высокопоставленные, вдруг осознавали, что больше в него не входят. Написан он был только раз: двадцать лет назад, когда Док и Меми обсуждали условия сотрудничества. Она заучила все фамилии, а перечень уничтожила. Существовал он теперь только в ее голове – даже не у Дока. Из исходного набора в нем осталось, пожалуй, не более десяти процентов. Многие попросту умерли. Других Меми вычеркнула, причем почти всегда без явного приказа со стороны Дока. Она присутствовала при каждом разговоре под предлогом, что может потребоваться медицинское вмешательство. На самом деле она следила за ходом беседы и состоянием Дока: только не за тахикардией или временем действия препаратов, а за скукой. Первые лет десять он встречался с ней глазами, пока собеседник отвлекся, и этого хватало, чтобы человек покинул список. Теперь даже в этом не было необходимости. Во многих случаях Меми исключала людей самостоятельно, и Док сперва считал, что она превышает свои полномочия, но, подумав, понимал, что она среагировала быстрее, и соглашался с ее решением.