Калам закрыл глаза. Вот уже четыре дня, как их корабль простился с эскортом и шел на попутном ветре, делая по шесть узлов в час. В дополнение к имеющимся парусам матросы натянули все куски парусины, какие имелись на «Затычке». Стонали снасти, угрожающе скрипели переборки, однако оторваться от двух пиратских судов не удавалось. Они по-прежнему крутились вокруг «Затычки».

«И этот безумец собрался брать пиратов на абордаж! — Как ты сказал? Атакуем? — испуганно переспросил казначей. — Я же запретил любые неразумные действия!

Капитан, осоловело моргая, повернулся к казначею.

— Это почему? — тихо спросил он. — Как говорят, зеркальце потускнело, и его надо хорошенько протереть… Сегодня ночью. Они этого никак не ожидают.

С самого начала плавания Калам почти все время проводил у себя в каюте, появляясь на палубе лишь в предрассветный час. Ел он на камбузе вместе с командой, что также сокращало число неожиданных встреч с Салком Эланом и казначеем. Но этим вечером капитан настоятельно потребовал, чтобы Калам присоединился к их ужину. Дневное появление пиратов разожгло в нем любопытство. Ассасину захотелось узнать, как капитан ответит на откровенную угрозу, поэтому он не стал отговариваться, а принял приглашение.

Салк Элан и казначей явно заключили перемирие, ибо их пикирование больше не выходило за пределы случайно брошенных колких фраз. Оба старались говорить исключительно на обыденные темы, и чрезмерная вежливость этих разговоров показывала, что каждый держит себя в узде.

Но настоящей загадкой для Калама был сам капитан «Затычки». На камбузе ассасин стал невольным слушателем разговора между первым и вторым помощниками и понял, что капитана на судне уважают и относятся к нему со странной любовью. Так любят собаку с непредсказуемым характером. Погладь ее один раз — она завиляет хвостом; погладь второй — она оттяпает тебе руку. Капитан с удивительным проворством надевал разные маски, меняя их, когда вздумается. Он обладал своеобразным чувством юмора, которое воспринималось не сразу и поначалу изрядно раздражало. Сейчас Калам чувствовал, что слишком засиделся в обществе капитана. У него болела голова от скверного вина и от необходимости следить за витиеватостями капитанских мыслей.

И все-таки капитан затеял этот ужин не просто так. Его болтовня ни о чем преследовала четкую и вполне определенную цель. Капитан как будто одновременно говорил на двух языках: поверхностном, полном цветистого красноречия, и тайном.

«Могу поклясться: этот паяц пытается мне что-то сказать. Что-то очень важное».

Калам слышал о существовании магии, обволакивающей разум жертвы. Человек понимает: за внешними словами кроется нечто очень важное, но никак не может пробиться сквозь стену этих слов.

«Похоже, и меня затянуло в такую же нелепицу. Недаром говорят, что навязчивый бред — пожизненный спутник ассасинов, от которого не освободиться. Эх, переговорить бы сейчас с Быстрым Беном…»

— Ты никак спишь с открытыми глазами?

Калам заморгал, не особо дружелюбно поглядывая на капитана.

Салк Элан учтивым, мурлыкающим голосом пояснил:

— Хозяин этого прекрасного быстроходного парусника говорил о странном протекании времени. С тех пор как мы оказались в открытом море, оно изменило свой ход. Теперь всем желательно знать твое мнение.

— А что тут особенного? Насколько помню, четыре дня назад мы вышли из Арена, — буркнул ассасин.

— Значит, четыре? — спросил капитан. — Ты уверен?

— Я не понимаю смысла вопроса.

— А ты прислушайся к нескончаемому шелесту. Может, поймешь.

— К чему?

«Ах да, к шелесту. Ведь он ничего не скажет напрямую».

— Насколько понимаю, на борту «Затычки» есть и другие песочные часы?

— Официальное время измеряется только по одним часам, — сказал Элан.

— А все остальные расходятся с их показаниями, — добавил капитан, в который уже раз наполняя свой бокал. — Четыре дня… или четырнадцать?

— Наша беседа перетекает в философское русло? — насторожился казначей.

— Никакой философии, — ответил между двумя рыганиями капитан. — Мы вышли из Арена, когда луна была в первой четверти.

Калам припомнил прошлую ночь. Он стоял на полубаке. Небо было удивительно чистым. А луна? Была и луна. Она плыла по горизонту, под самым созвездием Кинжала. И находилась… в третьей четверти. Быть этого не может!

— Десяток жуков-долгоносиков измеряют время не хуже песочных часов, — продолжал капитан. — Через пару недель в муке обязательно найдешь десяток этих тварей. Если, конечно, мука не была гнилой с самого начала. Правда, кок утверждает обратное.

— Он клялся, что сегодня приготовил нам ужин, — улыбнулся Салк Элан. — Но наши желудки тоже утверждают обратное. И все равно, спасибо за рассеивание наших сомнений.

— Знаешь ли, Элан, это чувствительный укол, хотя моя шкура достаточно толстая, и к тому же я отличаюсь изрядным упрямством.

— Потому-то я и не могу не восхищаться тобой, капитан. «Клобук их накрой! Похоже, эти двое нагородили целую завесу слов, только бы ничего не сказать!»

— В конце концов, человек убеждается, что нельзя доверять даже ударам собственного сердца. А уж тем более — ударам чужого сердца. Может, я недостаточно сообразителен, но я вконец утратил нить нашего разговора.

— Капитан, меня сильно удручают твои слова, — признался казначей.

— Вы не одиноки в этом, господин казначей, — сказал Салк Элан.

— Я чем-то вас обидел?

Капитан заметно покраснел, а с лица начисто пропала пьяноватая ухмылка.

— Обидел? — вытянул губы казначей. — Нет. Ты меня озадачил. Я вынужден сделать вывод, что ты не вполне владеешь своим разумом, а потому, ради безопасности корабля, у меня не остается иного выбора…

— Выбора? — взорвался капитан, вскакивая со стула. — Слова не менее опасны, чем песок. Песок скользит у тебя между пальцев, но он способен засыпать тебя с головой! Я тебе покажу безопасность, вонючий кусок сала!

Капитан подошел к двери каюты, сдернул со стены плащ и попытался просунуть руки в рукава. Салк Элан не пошевелился. Натянуто улыбаясь, он следил за происходящим. Капитан таки сумел натянуть плащ. Распахнув дверь, он выбежал в коридор и громогласно стал звать первого помощника. Из темного коридора доносился топот его тяжелых сапог.

Дверь качалась взад-вперед, поскрипывая плохо смазанными петлями.

Казначей открыл рот, потом закрыл и тут же открыл снова.

— Какой выбор? — прошептал он, адресуя свой вопрос в пространство.

— Да уж не ваш, — растягивая слова, ответил Элан.

Казначей повернулся к нему.

— Не мой? А чей же еще? Кому доверена аренская казна?

— Это официальное название, не правда ли? Есть и другое название: награбленное Пормквалем. На всех ящиках в трюме красуются его печати, а не имперский скипетр.