— Люди склонны именно так интерпретировать выпадающие на их долю несчастья. Но вспомните Иова. Каков был его грех, за который Господь так сурово наказывал его?

— Возлежал и порождал не на той стороне простыни? — предположила Барбара первое, что пришло в голову. — Честно говоря, я не помню.

— Вы не помните этого потому, что за Иовом не было грехов. Просто так испытывалась его вера во Всемогущего.

Сестра Сесилия сделала еще глоток чая и стряхнула с пальцев крошки печенья на грубую ткань юбки.

— Вы говорили это Юджинии Дэвис?

— Я пыталась объяснить ей, что если бы Господь хотел наказать ее, то он не начал бы с того, что дал ей Гидеона — абсолютно здорового мальчика — в качестве первого плода ее брака с Ричардом.

— А что насчет Сони?

— Не считала ли она Соню наказанием свыше за свои грехи? — уточнила сестра Сесилия. — Прямо она никогда этого не высказывала. Но, судя по тому, как она отреагировала, узнав о болезни несчастной малютки… А потом, когда девочка умерла, Юджиния перестала посещать церковь… — Монахиня вздохнула, поднесла чашку к губам и замерла, словно обдумывая ответ. Наконец она произнесла: — Нам остается только догадываться, констебль. Мы можем лишь вспомнить вопросы, которые она задавала о Линн и ее ребенке, и на их основании строить предположения о том, что чувствовала она сама и во что верила, когда оказалась в такой же ситуации.

— А что остальные?

— Остальные?

— Остальные домочадцы. Они говорили о том, что чувствовали, когда узнали про Соню?

— Она мне не рассказывала об этом.

— Линн говорит, что она ушла от Ричарда частично из-за его отца. Она считает, что у него не хватало нескольких винтиков, а те, что еще сидели на месте, были весьма и весьма гадкими, так что оставалось только радоваться, что их не полный комплект. Но вы, наверное, знаете об этом.

— Юджиния никогда не делилась тем, что происходило у них в доме.

— Она не говорила, что кто-то хочет избавиться от Сони? Например, Ричард? Или его отец? Или еще кто-нибудь?

Голубые глаза сестры Сесилии широко раскрылись. Она воскликнула:

— Господи помилуй, нет! Люди в том доме не были злыми. Возможно, в чем-то они запутались, но кто из нас никогда не ошибается? Однако стремиться избавиться от ребенка с такой силой, чтобы даже пойти на… Нет. Не могу представить себе, что хоть кто-то из них был на такое способен.

— Но ведь кто-то убил ее, а вчера вы говорили мне, что не поверили, будто это сделала Катя Вольф.

— Не поверила и не поверю, — еще раз подтвердила свою позицию монахиня.

— Значит, это сделал кто-то другой, если только вы не считаете, что это рука Бога низверглась с небес и толкнула девочку под воду. Но кто? Сама Юджиния? Ричард? Дедуля? Жилец? Гидеон?

— Да он тогда был восьмилетним мальчиком!

— Восьмилетним мальчиком, который ревновал ко второму ребенку, сместившему его с пьедестала почета.

— Нет, с Соней это был не тот случай.

— Ну, как минимум она лишила его безраздельного внимания взрослых. Она претендовала на их время. Они тратили на нее почти все деньги. Она пила бы из этого колодца, пока он не высох. И что осталось бы делать Гидеону у пересохшего колодца?

— Ни один восьмилетний ребенок не способен загадывать так далеко вперед.

— Ребенок — нет. Зато был способен кто-то из взрослых, заинтересованный в поддержании статуса Гидеона.

— Возможно. Что ж. Все равно я не знаю, кто бы это мог быть.

Монахиня положила половинку печенья на блюдце, поднялась и пошла включить чайник еще раз, чтобы согреть воды на вторую чашку чая. Барбара наблюдала за ней, мысленно оценивая полученную от монахини информацию и поведение сестры Сесилии при их беседах на основании всего того, что ей было известно о монахинях ранее. И пришла к выводу, что монахиня говорила ей всю правду, как сама ее знала. Во время первого их разговора сестра Сесилия сообщила, что Юджиния перестала посещать церковь после смерти Сони. То есть с тех самых пор прекратились задушевные беседы Сесилии и Юджинии — беседы того рода, когда только и возможна передача самых важных и личных сведений.

Она спросила:

— А что случилось с тем, последним младенцем?

— Последним? А, вы говорите о ребенке Кати?

— Мое начальство хочет, чтобы я разыскала его.

— Он сейчас живет в Австралии, констебль. Живет там с двенадцати лет. И как я вам уже говорила в прошлый раз, если бы Катя хотела встретиться с ним, то первым делом после освобождения пришла бы ко мне. В этом вы должны мне поверить. Условия усыновления требовали, чтобы приемные родители предоставляли мне ежегодный отчет о ребенке, так что я всегда знала, где он и что он, и по первой же просьбе Кати передала бы ей всю информацию.

— Но она не просила?

— Нет. — Сестра Сесилия двинулась к выходу. — Подождите минутку. Я принесу кое-что, что может вас заинтересовать.

Монахиня вышла из комнаты. Вскоре вода в чайнике закипела, и он щелкнул, выключаясь. Барбара поднялась и заварила для сестры Сесилии вторую чашку чая, вознаградив себя за это вторым пакетиком печенья. Затолкав оба печенья в рот, она положила в чашку монахини три куска сахара. Вскоре вернулась монахиня с бумажным конвертом в руках.

Она села и разложила у себя на коленях содержимое конверта. Барбара увидела, что это письма и фотографии — любительские снимки и студийные портреты.

— Его зовут Джереми, сына Кати, — сообщила сестра Сесилия. — В феврале ему исполнится двадцать лет. Фамилия приемных родителей — Уотты, у них еще трое детей. Сейчас они все вместе живут в Аделаиде. Кстати, Джереми пошел в мать.

Барбара взяла фотографии, которые протянула ей монахиня. Они отражали почти все стадии жизни мальчика. Джереми был голубоглазым и светловолосым, хотя белокурые волосики детских лет с годами немного потемнели. Примерно в то время, когда семья переехала в Австралию, мальчик пережил период подростковой неуклюжести, но потом выровнялся и стал вполне привлекательным молодым человеком. Прямой нос, квадратная челюсть, прижатые к черепу небольшие уши — вылитый ариец, подумала Барбара.

Она спросила:

— То есть Катя Вольф даже не знает, что у вас есть все эти материалы?

— Я уже говорила: после тех событий она ни разу не пожелала увидеть меня. Даже когда настало время договариваться об усыновлении Джереми, она отказалась говорить со мной. Нашим посредником стала тюрьма: начальник охраны уведомил меня, что Катя хочет отдать ребенка на усыновление, и он же сообщил мне, когда пришло время родов. Я даже не уверена в том, видела ли Катя своего ребенка. Знаю только, что она хотела немедленно отдать его в семью и хотела, чтобы я занялась этим сразу после его рождения.

Барбара вернула ей снимки.