Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Длинный парень стаскивал с себя галстух — совершенно истрепавшуюся и засаленную ленту или почти уж тесемку, а миловидный мальчик, вынув из кармана другой, новенький черный галстучек, только что купленный, повязывал его на шею длинному парню, который послушно и с ужасно серьезным лицом вытягивал свою шею, очень длинную, спустив шинель с плеч.
— Нет, это нельзя, если такая грязная рубашка, — проговорил надевавший, — не только не будет эффекта, но покажется еще грязней. Ведь я тебе сказал, чтоб ты воротнички надел. Я не умею… вы не сумеете? — обратился он вдруг ко мне.
— Чего? — спросил я.
— А вот, знаете, повязать ему галстух. Видите ли, надобно как-нибудь так, чтобы не видно было его грязной рубашки, а то пропадет весь эффект, как хотите. Я нарочно ему галстух у Филиппа-парикмахера сейчас купил, за рубль.
— Это ты — тот рубль? — пробормотал длинный.
— Да, тот; у меня теперь ни копейки. Так не умеете? В таком случае надо будет попросить Альфонсинку.
— К Ламберту? — резко спросил меня вдруг длинный.
— К Ламберту, — ответил я с не меньшею решимостью, смотря ему в глаза.
— Dolgorowky? — повторил он тем же тоном и тем же голосом.
— Нет, не Коровкин, — так же резко ответил я, расслышав ошибочно.
— Dolgorowky?! — почти прокричал, повторяя, длинный и надвигаясь на меня почти с угрозой. Товарищ его расхохотался.
— Он говорит Dolgorowky, a не Коровкин, — пояснил он мне. — Знаете, французы в «Journal des Débats»* часто коверкают русские фамилии…
— В «Indépendance»*,— промычал длинный.
— …Ну всё равно и в «Indépendance». Долгорукого, например, пишут Dolgorowky — я сам читал, а В-ва всегда comte Wallonieff.
— Doboyny! — крикнул длинный.
— Да, вот тоже есть еще какой-то Doboyny; я сам читал, и мы оба смеялись: какая-то русская madame Doboyny, за границей… только, видишь ли, чего же всех-то поминать? — обернулся он вдруг к длинному.
— Извините, вы — господин Долгорукий?
— Да, я — Долгорукий, а вы почему знаете? Длинный вдруг шепнул что-то миловидному мальчику, тот нахмурился и сделал отрицательный жест; но длинный вдруг обратился ко мне:
— Monseigneur le prince, vous n'avez pas de rouble d'argent, pour nous, pas deux, mais un seul, voulez-vous?[80]
— Ах, какой ты скверный, — крикнул мальчик.
— Nous vous rendons,[81]— заключил длинный, грубо и неловко выговаривая французские слова.
— Он, знаете, — циник, — усмехнулся мне мальчик, — и вы думаете, что он не умеет по-французски? Он как парижанин говорит, а он только передразнивает русских, которым в обществе ужасно хочется вслух говорить между собою по-французски, а сами не умеют…
— Dans les wagons,[82]— пояснил длинный.
— Ну да, и в вагонах; ах, какой ты скучный! нечего пояснять-то. Вот тоже охота прикидываться дураком.
Я между тем вынул рубль и протянул длинному.
— Nous vous rendons, — проговорил тот, спрятал рубль и, вдруг повернувшись к дверям, с совершенно неподвижным и серьезным лицом, принялся колотить в них концом своего огромного грубого сапога и, главное, без малейшего раздражения.
— Ах, опять ты подерешься с Ламбертом! — с беспокойством заметил мальчик. — Позвоните уж вы лучше!
Я позвонил, но длинный все-таки продолжал колотить сапогом.
— Ah, sacré…[83]— послышался вдруг голос Ламберта из-за дверей, и он быстро отпер.
— Dites donc, voulez-vous que je vous casse la tête, mon ami![84]— крикнул он длинному.
— Mon ami, voilà Dolgorowky, l'autre mon ami,[85]— важно и серьезно проговорил длинный, в упор смотря на покрасневшего от злости Ламберта. Тот, лишь увидел меня, тотчас же как бы весь преобразился.
— Это ты, Аркадий! Наконец-то! Ну, так ты здоров же, здоров наконец?
Он схватил меня за руки, крепко сжимая их; одним словом, он был в таком искреннем восхищении, что мне мигом стало ужасно приятно, и я даже полюбил его.
— К тебе первому!
— Alphonsine! — закричал Ламберт. Та мигом выпрыгнула из-за ширм.
— Le voilà![86]
— C'est lui![87] — воскликнула Альфонсина, всплеснув руками и вновь распахнув их, бросилась было меня обнимать, но Ламберт меня защитил.
— Но-но-но, тубо! — крикнул он на нее, как на собачонку. — Видишь, Аркадий: нас сегодня несколько парней сговорились пообедать у татар. Я уж тебя не выпущу, поезжай с нами. Пообедаем; я этих тотчас же в шею — и тогда наболтаемся. Да входи, входи! Мы ведь сейчас и выходим, минутку только постоять…
Я вошел и стал посреди той комнаты, оглядываясь и припоминая. Ламберт за ширмами наскоро переодевался. Длинный и его товарищ прошли тоже вслед за нами, несмотря на слова Ламберта. Мы все стояли.
— Mademoiselle Alphonsine, voulez-vous me baiser?[88] — промычал длинный.
— Mademoiselle Alphonsine, — подвинулся было младший, показывая ей галстучек, но она свирепо накинулась на обоих.
— Ah, le petit vilain![89]— крикнула она младшему, — ne m'approchez pas, ne me salissez pas, et vous, le grand dadais, je vous flanque à la porte tous les deux, savez-vous cela![90]
Младший, несмотря на то что она презрительно и брезгливо от него отмахивалась, как бы в самом деле боясь об него запачкаться (чего я никак не понимал, потому что он был такой хорошенький и оказался так хорошо одет, когда сбросил шубу), — младший настойчиво стал просить ее повязать своему длинному другу галстух, а предварительно повязать ему чистые воротнички из Ламбертовых. Та чуть не кинулась бить их